Новая газета
VK
Telegram
Twitter
Рязанский выпуск
№05 от 5 февраля 2015 г.
Классик с фляжкой и без
Известный бард дал интервью журналистам рязанской «Новой»


 
Страшная штука – инерция массового сознания. Даже не знаю, кем надо быть, чтобы тебя при жизни объявили классиком – по-моему, только с Бродским на моей памяти такое произошло. А уж если тебе всего лишь за 40… Тем не менее, рискну предположить: иркутский бард Олег МЕДВЕДЕВ – уже сейчас является однозначным классиком отечественной авторской песни. Хотя творчество его настолько ярко и многогранно, что песни, несмотря на более чем непростые тексты, охотно слушает не только бардовская публика, но и рокеры, и поклонники менестрелей, и вообще множество людей «выше нуля».

Когда в конце прошлого года Олег в очередной раз посетил Рязань (концерт прошел в кафе «Старый парк»), после выступления он нашел время поговорить с журналистами рязанского выпуска «Новой газеты» – со мною, Анатолием Обыдёнкиным, и с нашим редактором Алексеем Фроловым. Алексея больше интересовала политика, меня – история создания песен, а что получилось на выходе – читайте сами.
 
Алексей Фролов: Олег, меня давно мучил вопрос: почему в одной из песен шхуна уходит именно из Гуаякиля? Может, с этим связана какая-то история, которую я не знаю? Это ведь в Эквадоре? 
 
– Да, Латинская Америка. А я уже не помню, с чем это было связано, но, видимо, ничего особенного. Гуаякиль – это просто город, где конкистадоры шли, он славен тем, что из него начинался поход Орельяно через Амазонию. 
 
Анатолий Обыдёнкин: В песнях Олега Медведева вообще часто упоминаются конкретные исторические факты и конкретные исторические личности. И для того, чтобы до конца понимать эти песни, надо очень хорошо знать отечественную и мировую историю. Как думаешь, какой процент слушателей понимает до конца, что имеется в виду в каждой строчке с упоминанием исторического события или персонажа?
 
– Я и сам до конца не понимаю некоторые свои песни – тут в каждой свой индивидуальный случай. Сомневаюсь, конечно, что кто-то понимает до конца все строчки. 
 
А.О.: Вот Гребенщиков, например, говорит, что часто записывает то, что «диктуется свыше», даже одно из самых известных его интервью когда-то так и называлось: «Я – проводник». И многие об этом говорят, что, дескать, мы ничего сами не пишем, мы просто-напросто проводники: пришло что-то – мы сели и записали. У тебя песни так же рождаются: сел – и записал? Или вымучиваешь каждую строчку, прикидываешь разные ее варианты?  
 
– Сначала идея основная рождается, причем она берется непонятно откуда. Таких случаев, что вот ты сам захотел написать о чем-то песню, сел и написал, – у меня одна только «Княгиня рыжих» так получилась, песня под какую-то конкретную тему. А обычно так не получается. То есть, когда рождается желание написать песню про то-то и про то-то – фигушки! Может, что-нибудь и напишется, но гораздо позже и совсем не про то, про что хотел написать, а про то, что тебе «свалилось». И потом уже сидишь, со словом работаешь, подтачиваешь, «добиваешь» песню.
 
А.О.: Можно в качестве примера рассказать историю создания какой-то из песен, желательно из самых известных. Вот, «Вальс Гемоглобин», например, или «Марш Трансвааль»? 
 
– Это все песни того периода, когда я был еще довольно «писучим». Я уже не помню. Это песни старые – я тогда мог песню за день сделать. 
 
А.Ф.: Что мешает сейчас за день по песне делать? 
 
– «Внутренний цензор», скорее всего. За редким исключением, все с годами становятся менее «писучими». И снижение «писучести» у всех, кого я знаю, обусловлено именно «внутренним цензором». 
 
Причем я сейчас автор средней «писучести»: одна песня в год – это уже хорошо. Я раньше на эту тему «парился», а потом, когда начал общаться с людьми, которые дольше этим занимаются, выяснилось, что я – среднестатистический на фоне Миши Башакова или Паши Фахртдинова. Андрей Козловский вообще пишет одну песню раз в пять или шесть лет. Это поначалу все пишут много. 
 
А.О.: Как относишься к своему творчеству конца 1980-х и начала 1990-х годов? Исполняешь какие-то из этих песен?
 
–  Практически нет. Я их и не помню. 
 
А.Ф.: Они как черновики воспринимаются? Потому что для массового слушателя Медведев «выстрелил» где-то в 2000 году. 
 
– Скорее с 2006-го. 
 
А.Ф.: Ты отслеживал для себя по этапам, как слушателей постепенно становилось больше? 
 
– Не отслеживал. В 1990-е, тем более, в 80-е, не было никаких слушателей – только друзья и все. 
 
А.Ф.: Сегодняшняя аудитория удовлетворяет своим количеством? 
 
– Количеством – удовлетворяет. И качеством – тоже. Мне бы хотелось, конечно, больше, но для этого надо больше ездить – у меня обычно концертов меньше, чем у других бардов. В среднем бывает 37–38 концертов за год. 
 
А.Ф.: Некоторые дают по 300 концертов и выглядят неплохо. 
 
– Близко к концерту в день – это для меня дикие цифры. Знаю, что у Козловского одно время доходило до 200 концертов в год. Но я столько не сдюжу. Тем более, живя в Иркутске. Даже если каждый раз из Иркутска летать на самолете – все равно банально тяжело. 
 
А.Ф.: Задам политический вопрос. Года три назад, на пике оппозиционной активности в твоем блоге промелькнуло, что, дескать, задолбали поклонники тут со своим Навальным, я все это из комментариев тру, а вы опять за старое, и так далее. Это позиция такая политическая или «блог – не место для дискуссий»? 
 
– Они задолбали просто своим Навальным, который у них везде-везде-везде. Заспамили мне все, и я сказал, что буду сносить все упоминания Навального в положительном ключе. В отрицательном – оставил. 
 
А.Ф.: Я потому и спрашиваю: это политическое решение, или просто «не фиг гадить в лифте»? 
 
– Во-первых, не фиг, а во-вторых – мне не нравятся все эти навальные. 
 
А.О.: Олег, а ты знаешь, что «Идиотский марш» и некоторые другие твои песни звучат в Новороссии? 
 
– Говорят, да. Причем сначала их пели на Майдане, а сейчас поют в Новороссии – я слышал об этом. Там же сейчас много боевых людей из тусовок около «Зиланта».
 
А.Ф.:  Ты согласен, что наши братья посходили с ума?
 
– Да, это сумасшествие, конечно. Другое дело, что сошли с ума все-таки на Украине сначала. А потом неизбежно сошли с ума все. Гражданская война – это страшно. Сейчас пока люди с Донбасса, можно сказать, в «белых перчатках» (интервью состоялось 12.10.14г. – Ред.), но это неизбежно закончится. В гражданской войне не бывает, чтоб одни до конца оставались белые и пушистые, а другие – в саже. 
 
А.Ф.: Не накатывало написать что-то об этом? 
 
– И не накатывало, и не хочу. Мне очень не нравится происходящее. Тем более, у меня до фига знакомых и с той, и с другой стороны. То, что украинцы сошли с ума, мне было очевидно и раньше. За десять лет, что я туда ездил, я это своими глазами наблюдал – они сходили с ума последовательно, идиотизм нарастал, постепенно становилось все хуже, хуже и хуже.
 
А.О.: Можешь этапы этого нарастания определить? Вот лично я понял, что на Украине рвется к власти реальный фашизм, 26 января 2014 года, где-то за месяц до победы Майдана, когда увидел на «Громадске ТВ» (это тамошний аналог нашего «Дождя») эфир с Алексеем Венедиктовым, где быстро выяснилось, что с их точки зрения редактор «Эха Москвы», либерал из либералов Венедиктов, – имперец, ватник и москаль. Хотя говорил он на редкость здравые вещи. 
 
– Они шли к этому давно. Я давно объяснял киевским и что война будет, и что Крым уйдет, и что Донбасс уйдет. Сейчас они мне пишут: «Вот куда Россия еще не залезла – там войны нет». Будет. В Одессе будет, в Харькове. 

А.О.: В Одессе очень страшно, я читал в заслуживающих внимания источниках, что на волне событий 2 мая годовая норма убийств была выполнена за месяц, просто все это закономерно списали на бытовуху. 
 
– Мои одесситы знакомые пишут: «Вот, у нас тишина, у нас ничего нет». Утомили уже: чего вы гоните, лапшу мне вешаете? 
 
А.Ф.: Есть желание с украинской темы перейти на сибирскую. Сибирь может быть оплотом русской государственности? Потому что за Уралом-то все может отделиться…

– Теоретически Китай вполне может подобрать то, что плохо лежит. А если начнется заваруха, как сейчас на Украине, и Россия развалится, чего очень не хотелось бы, – я почти уверен, что Китай многое приберет. А кто не приберет? Он не экспансионистская страна, но от легкой добычи вряд ли откажется. 

А.Ф.: Иркутск, Челябинск, Чита – плохо лежат? 
 
– Челябинск – он хорошо лежит, а Чита – совсем плохо. Иркутск – тоже неважно. Потом, ясно, что Челябинск никому особо не нужен, а Иркутск – это Байкал, его одного достаточно, чтобы пропоить весь мир. Для всего Китая достаточно Хубсугула, но он тоже не в Китае находится. 
 
Китайцев у нас в Иркутске практически не осталось. Бытует мнение, что у нас везде китайцы, но даже те, что были, поуезжали. Есть две теории на этот счет. Одна – что их вытеснили товарищи из Средней Азии, что вряд ли. А вторая – что уехали сами, потому что сейчас в Китае серьезный рост уровня жизни, средняя зарплата 500 долларов, а если учитывать, что цены у них раза в два ниже, чем в России… Весь смысл китайцев в том, что они «пашут» за малые деньги. И чего им за те же 500 долларов горбатиться в России? В Китае безработицы нет. Когда начали нормально платить – все вернулись. 
 
Но это тоже теория. Точно никто не знает, почему они почти все уехали. Сейчас по официальным данным в Китае россиян уже больше, чем китайцев в России, здесь всего 200 тысяч, а россиян там уже 380 тысяч. Конечно, это, в основном, Хайнань и Харбин – многие военные пенсионеры уезжают жить в Китай, ну и бизнесмены, конечно, которые с Китаем торгуют. Хайнань почти весь населен русскими.
 
А.О.: Ты одинаково к песням своим относишься? Есть песни, которые расцениваешь по принципу «мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним»?
 
–  Я не знаю, что мне петь, «представ перед Всевышним». Конечно, есть песни, которые я петь люблю и пою, и есть песни, которые я петь не люблю и, если мне их не заказывают, сам не пою.
 
А.О.: Можно примеры первого и второго? И почему так? 
 
– Не люблю петь «Марш континентальных связистов», «Балладу о кроликах». Песни-то хорошие, но они тяжело поются. А вот «Брат Сокол», «Форнит», еще ряд песен – они легко поются, поэтому я их часто пою, они лучше всего отработаны. Новые песни, с одной стороны, охота петь, пока они новые, а с другой стороны, пока научишься хорошо их петь, уже надоесть успеют. Вот «Письма из тундры» мне, например, петь тяжело, потому что я еще не научился ее нормально исполнять.  
 
А.О.: То есть для того, чтобы песня нормально зазвучала, надо ее раз 50 пропеть на концертах? 
 
– Даже больше. Те же «Письма из тундры» уже раз 60 спел. 

А.О.: А обратная проблема есть? Шевчук жаловался, что некоторые песни до того запеты, что он их чуть ли не ненавидит, и надо себя специально настраивать, чтобы полюбить ту же «Последнюю осень», например, которую в пятитысячный раз поешь. 
 
– Это абсолютно у всех авторов в похожих жанрах встречается. Есть такие песни, которые «достали», а их все просят и просят.
 
А.О.:  У тебя это «Марш Трансвааль», наверное, и «Вальс Гемоглобин».
 
– «Марш Трансвааль», кстати, я петь люблю, она несложная, я ей чаще всего заканчиваю. «Вальс Гемоглобин» тоже нормально поется. 

А.О.: Расскажи про «Корабельного кота». Я ей так проникся, что для меня это самая любимая из твоих песен. Помнишь, как она была написана? 
 
– У меня кот был, полосатый, лет до 17–18 дожил. Но песня была написана, когда он был котенком – она старая очень. Песня не о коте, но от кота я отталкивался, а дальше – что напишется, то и напишется. 
 
А.Ф.: Пытать автора насчет происхождения его песен – это вообще достойное дело? Некоторые авторы при таких вопросах сразу нос воротят. 
 
– У меня такое пытать бессмысленно, потому что как писались многие песни – я вообще не помню. И я в этом не одинок. Если бы я знал, как пишутся песни – я бы их писал по 20–30 штук в год, а не по одной. Потому что ремеслом я овладел. Техника, умение есть в руках – наверсифицировать при моем умении обращаться со словом несложно. Вот если бы я знал, откуда что брать и когда песни упадут тебе на башку…  
 
А.Ф.: Второй вопрос по стремности после «как вы пишете песни?» – тот, что подпадает под категорию «что у вас во фляжке?». Я на многих концертах Олега Медведева был – причем так получалось, что и в разных городах – и везде обязательно спрашивают в записках из зала: «Что у вас во фляжке?» Может, пора уже ответить? 
 
– А чего там отвечать? Вот сегодня, например, у меня не было фляжки. У меня фляжек как грязи, но с собой не захватил. Когда горло начинает першить – отхлебываешь коньяку и становится чуть полегче петь. Нужен обязательно коньяк – водка только сушит. Ну, или вискарь, если коньяка нет. 
 
Сегодня необходимости не было – я не всегда фляжку с собой беру. В долгих поездках без фляжки не сдюжить, а сейчас всего три концерта и все три в кафе: на крайняк можно в бар дойти. А когда едешь в длинную поездку, выступаешь где попало, подустанешь, подпростынешь, – горло начинает першить. На самом-то деле никакого плюса в алкоголе во время концерта нет – более того, он ухудшает состояние голоса. Это просто анестезия, чтобы временно перестать кашлять – вот и все. Важно не перебрать: есть такая доза, когда ты еще трезвый, а петь уже не можешь совсем.
 
Когда Арефьева учила в своем блоге вокалу, то писала: надо перед концертом выпить 50 грамм коньяка. Для меня это много. Если я выпью хотя бы 50 грамм – я буду трезвый, но голоса уже не будет. Я обычно за весь концерт, сколько фляжку ни пригубляю, 50 грамм не выпиваю. А если сразу 50 – все, концерт можно заканчивать.
 
А.О.: Как-то решил провести параллели между бардами-классиками и современными авторами. Одно из сравнений, которое сразу напрашивалось, это «Александр Городницкий – Олег Медведев».  То есть Олег Медведев – это отчасти Городницкий XXI века, даже по биографии вы немного схожи, но еще больше по духу что ли.  
 
– Городницкий и еще Галич – это у меня вообще самые любимые авторы среди бардов. Я многих уважаю, но они как-то мимо меня. И с детства я больше всего любил именно песни Городницкого, иногда даже не знал, что это песни Городницкого.
 
Как раз недавно встречался с друзьями из давних времен, с которыми мы когда-то общались, песни разные пели, а сейчас они вообще далеки от всего этого – моя компания с детства. И половина из них не знает автора. Они мне подряд задают вопросы: «А «Палаточные города» чья песня?» Это Городницкий. «А «Перекаты» чья песня?» Тоже Городницкий. «Да что у тебя все Городницкий и Городницкий?!» Про некоторые я сам не знал, что это Городницкий, – узнавать пришлось. Во время нашей молодости с ним только Визбор мог соперничать. Но его песни были меньше в ходу, да он и сейчас в этих средах меньше в ходу. 
 
А.Ф.: Когда песня стала ремеслом? Когда Олег Медведев бросил основную работу? (и какой она была?)  
 
– На момент, когда я ее бросил, я был начальником отдела снабжения буровой партии, и это было лет восемь назад. До этого я несколько лет ездил по концертам, еще работая, – просто брал отпуск за свой счет.  
 
А.Ф.: Тема семьи иногда фигурирует в песнях, но с интонацией «а больше вам знать не обязательно». Если вдруг нашим читательницам больше хочется знать…
 
– Хочется – перехочется. 

А.О.: Лучше всего на эту тему написал Георгий Данелия в книге своих мемуаров. Там книга страниц в 800, где много длинных глав, а одна называется «Про личную жизнь» и в ней всего три строчки, примерно таких: «Я любил, и меня любили. Я уходил, и от меня уходили. Вот и все, что я могу сказать про свою личную жизнь».
 
– Это Данелия еще развернуто написал – сразу видно, что грузин. Я думаю, никому об этом ничего знать не нужно. 
 
 
Лучше хором
 
Корабельный кот
 
Сквозь какой-то там тыщу-лохматый год,
протоптав тропинку в судьбе, 
Полосатый как тигр Корабельный Кот 
научился сниться тебе. 
И ползли по норам ночные крысы твоих невзгод, 
когда в лунный луч выходил Корабельный Кот. 

Он входил в твой сон, разгоняя страх,
принося уют и покой,
и блестела соль на его усах,
и искрился мех под рукой.
И небесный вагон разгружал восход, и уходил пустым,
начинался день – улыбался кот и таял как дым.

И, казалось, вот он в толпе идет, 
и на нем в полоску пальто,
и о том, что он Корабельный Кот 
здесь никто не знает, никто.
Hе видать лагун голубых в вертикалях его зрачков:
он молчит потому, что нынче в мире расклад таков.

Если ты крутой, то полный вперед –
В руки флаг и в справку печать.
Hу, а если ты – Корабельный Кот,
то об этом лучше молчать:
это твой меч, это твой щит и твоя стезя...
от того-то Кот и молчит, что об этом всуе нельзя.

А пока над форпостом бузят ветра,
выдирают паклю из стен,
минус сорок пять на дворе с утра,
флюгерок замерз на шесте.
Hу, а Кот возвращается на корабль провиант от крыс охранять,
Чтоб, когда настанет пора, – присниться опять.
 
Идиотский марш
 
Кругом зима, опять зима, снега черны, как всегда,
они привыкли растворяться во тьме.
Кругом чума, опять чума, твои мертвы города –
они привыкли плыть по этой чуме.
И кто-то может слушать Боба, кто-то «Ласковый май»,
почем пророки в идиотском краю?
Гитару брось и бабу брось, и как жену обнимай
обледенелую винтовку свою.
Который век скрипит земля, но мир светлее не стал,
тебе все это надоело, и вот
поет труба, присох к губам ее горячий металл –
она друзей твоих усталых зовет.
И ты был слаб, и ты был глуп, но все мосты сожжены,
их не вернуть – они не смотрят назад.
И ты встаешь, и на плечах твоих рассветы весны
как генеральские погоны лежат.
Крутые дяди говорят: «Твои потуги смешны.
Куда годна твоя дурацкая рать?
Подумай сам, коснется дело настоящей войны –
они же строя не сумеют держать!»
Ты серый снег смахнешь с лица, ты улыбаешься легко.
Ты скажешь: «Верно. Но имейте ввиду:
где Ваши штатные герои не покинут окоп –
мои солдаты не сгибаясь пройдут».
И плюх да скрип, сырое небо бороздя головой,
его учили улыбаться во сне –
идет седьмого идиотского полку рядовой –
твоя надежда в этой странной войне.
А мимо мертвые деревья вдаль плывут, как вода,
по их ветвям струится розовый дождь.
Они молчат, поскольку знают, для чего и куда
свое оборванное войско ведешь.
И все на счастье, даже небо это рюмкой об пол,
и все довольны, и в штабах ни гу-гу,
и до последнего солдата идиотский твой полк
стоял в заслоне и остался в снегу.
И о наградах-орденах ты помышлять не моги:
всего награды – только знать наперед,
что по весне споткнется кто-то о твои сапоги
и идиотский твой штандарт подберет.
 
Анатолий ОБЫДЁНКИН