Нетипичный очерк о предвестниках трагического ухода поэта и о том, как знаменитая усадьба превратилась в доходное место



С 1925 г.

Очень давно заговорили о странной смерти Сергея Есенина.

– Ничего странного, – однажды сказал мне родственник Есенина. – Над Сергеем висело проклятие. Он должен был сгинуть рано или поздно – просто все поторопили лихие годы.

Каждый раз, приезжая в Константиново, я пытался узнать что-то новенькое о том страшном и загадочном в судьбе Сергея Есенина. Годы в моем рассказе выбраны несколько условно, но как некие вехи.

1959 г.

На родину Есенина приезжал довольно часто. Жаль, не всегда со мной был важный свидетель: фотоаппарат.

Особенно запомнилась поездка в конце июля или в начале августа – тогда мы ели неспелые константиновские яблоки в есенинском саду.

В эту поездку с сестрой и ее будущим мужем Сергеем отправились налегке. Они – на мотоцикле, я – на велосипеде. Мотоцикл минского автозавода был зело неказист. Конечно, не от восторгов по поводу его достоинств, мотоцикл имел обидное прозвище –
«макака».

Съехали с наезженных дорог, и тут же проселочные дороги стали моими верными друзьями. При этом, по непонятным для Сережи причинам, мотор «макаки» начал греться. Им приходилось частенько останавливаться, а мне их поджидать. Как только в Константиново подъехали горе-мотоциклисты, мы сходили на есенинские холмистые берега Оки.

Воздух прозрачный, синий. Вдали за Окой коровье стадо, в котором бок о бок несколько пасущихся лошадей. Чуть-чуть в сторонке еле заметно дымил костерок…

Дом Есениных. Этого дома полностью Сергей не видел. После пожара его окончательно достроили в 1930 году, когда самого поэта уже не было на этом свете. В доме размещалась простая сельская библиотека. Это не музей Сергея Есенина, но там были вещи поэта, которые уже тогда начали собирать.

На «допотопных» многочисленных стеллажах размещался сельский книжный фонд. Отдельно, очень бережно хранили книгу Сергея Есенина, которая побывала в окопах Великой Отечественной войны. По-моему, это была «Радуница». У просто меня руки онемели, когда я прикоснулся к этим страницам.

Гораздо позже я узнал, что уже тогда отыскали картонную папку Татьяны Федоровны, в которой мать поэта хранила какие-то фотографии, полусгоревшие рукописи сына, т.е. все, что осталось после того злого пожара. Этой папки я не видел.

В сторонке от стеллажей небольшая коморка – на столике керосиновая лампа, застеленная постель, на стене почему-то чуть ли не современная модная вешалка, на которой верхняя женская одежда старопрежних времен.

Это комната матери – здесь спала Татьяна Федоровна. Сам Сергей и при старом родном доме, если позволяла погода, спал на сеновале в амбаре. Помните:

По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.

Когда мы вышли из дома, нас встретил неказистый мужичок. Он сидел на бревне возле дома, покуривая самокрутку. Едко пахло самосадом.

– Посмотрели? – обратился он к нам. – Одежонку Сергея видели? А порты еще шьют.

Мужичок с интересом, по-деревенски без тени смущения, не вполглаза, а в упор разглядывал «москалей». Нередко так, под одну гребенку, именовали и до сих пор в глубинке называют жителей Москвы, подмосковных городов и весей. Мужичок встал, смачно сплюнул и растер окурок. Скептически оглядел мотоцикл моих спутников и насмешливо изрек:

– Ну и машина! Да за ее руль черт не сядет, не перекрестившись.

 Кроме нас никого не было, и я слышал, как соседка Есениных Мария Дмитриевна Воробьева – как ее зовут, узнали позже – равнодушно сказала:

– Москвичи приехали.

 В деревне кто-то разыскал родственника Сергея Есенина, по-моему двоюродного брата, Валентина Ивановича Есенина.

 Валентин Иванович провел нас по усадьбе. Ту усадьбу помню по-деревенски заросшей, жилой…

– Вот это Сергей видел, и это видел, – приговаривал двоюродный брат Есенина.
 –
Все остальное – уже без него!

По пути разговорились. Как оказалось, нашлись общие знакомые – даже какие-то дальние родственники Есениных.

– Немало константиновских, из соседних деревень работает на коломзаводе, – вспомнил Валентин Иванович.

От дома Есениных по направлению к усадьбе Л.И. Кашиной большущая лужа.

– Сводил бы вас в дом Кашиных, но он заколочен. Церковь лет пять тому назад разрушили, она закрыта, – об этом Валентин Иванович говорил с нескрываемой досадой. –
Сергея не любила ни власть, ни церковь – он был не набожный, и власти неугоден.
– Валентин, – мы почти сразу перешли с братом Есенина на «ты», – что сохранилось из документов, рукописей Сергея Есенина?
– Что-то осталось, но мало. Вот Марии Дмитриевне, кажется, совсем недавно с помощью москвичей удалось раздобыть все четыре оригинально оформленные биографии Сергея. Теперь вслух о них говорим и то с оглядкой. Одним не нравилось, что его понимают лишь бандиты и проститутки, другим, что он недолюбливал патриарха Никона. Как он сам признался в одной из биографий: «В бога верил мало. В церковь ходить не любил». А он был –
каким был: самим собой. Хотя со стороны Титовых семья была набожной – бабу Таню в деревне прозвали Монашкой.
– Я тоже немного знаю про биографии Есенина. У нас в школе была удивительная учительница русского языка и литературы. В очень преклонном возрасте и, кажется, выпускница Института благородных девиц. Тогда на кухне не решались шушукаться, а она нам в классе рассказывала о Сергее Есенине. Да что там кухня! В соседнем подъезде нашего дома жил полковник в отставке. Он рассказывал, что сына его друга просто вышвырнули из Коломенского артучилища после того, как в его тумбочке замполит нашел стихи Есенина!

1985 г.

Семидесятые, восьмидесятые годы прошлого века. В доме давно уже музей.

Нет того библиотечного – палисадника, да и сама усадьба по-городскому вылизана.

По-прежнему за домом Есениных большая деревенская лужа. Мало что изменилось? Но открыта церковь, в доме Лидии Ивановны Кашиной как бы продолжение музея Сергея Есенина. Эту усадьбу фактически спас сам поэт.

В этот очередной приезд на селе уже здорово попахивало «индустрией… отдыха». Ресторан «Былина». Былинного там кот наплакал, а вот всего остального! Я как-то целую неделю прожил в соседней деревне Пощупово у своих старых, добрых знакомых. Так там, если не про порты есенинские, то про ту «Былину» вечером, на деревенской улице, услышал частушку:

Я в «Былине» той была.
Тарелочки терла.
Парня с ...  увидала
И за ним поперла!

Где оно – очарованье краем синеоким, любование «приятственностью» есенинских мест, когда здесь городское, константиновское шоу, а в частушке деревенская насмешка?! Но так хотелось бы почувствовать есенинское:

Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Нет той калитки, нет тех ласковых
девушек…

Лидия Ивановна Кашина во многом прообраз Анны Снегиной. Конечно, сам образ Анны собирательный, но слишком обольстительно обаятельной была Лидия Ивановна. Слишком необычной она была не только для ближних окрест.

Она не уехала за границу. В те бурные годы Лидия Ивановна жила у своего брата за Окой на хуторе Белый Яр. Окончила университет, была полиглотом – владела многими иностранными языками, учительствовала в луховицком Белоомуте.

Позже, в советской России Лидия Кашина работала переводчицей, машинисткой, а у Есенина Анна Снегина поглядывала на Россию из-за границы.

 – Ее не расстреляли? – спросил я у Марии Дмитриевны Воробьевой про Л.И. Кашину. К тому времени Мария Дмитриевна работала экскурсоводом музея.

– Нет, – почему-то растерянно сказала Мария Дмитриевна. – Она умерла от рака…

В 1926 году предлагали Константиново переименовать в Есенино. Не сделали этого. Может быть, исторически вполне оправданно, когда в Константиново есть есенинские места, а не наоборот. Время без всяких ухищрений сделало поэзию Сергея Есенина вечной. Едут в Константиново к Сергею Есенину, а константиновские селяне едут домой, где жил их знаменитый земляк.

Пришел Валентин Иванович. Он сразу узнал меня. Кстати, меня узнала и Мария Дмитриевна Воробьева, но все же уточнила:

– Это вы тогда приезжали на велосипеде? Боже, прошло столько лет. Если бы не тот велосипед – не узнала и не вспомнила.

 Мы с Валентином Ивановичем ушли в сад и продолжили наши прежние разговоры «за жизнь».

 – Валентин, не очень-то похож музей на прежний дом, на библиотеку. Где гроб матери Сергея? Она заготовила эту домовину для себя при жизни. Жутковатый для нас, городских, обычай.

– Татьяна Федоровна пережила войну. Расквартированные неподалеку военные ей помогали, например, дровами. Умерла в 1956 году по дороге в Москву. Бабу Таню похоронили на Ваганьковском кладбище. Где тот гроб не знаю. Помню, одно время он был в сенях дома, потом его перенесли под кровлю в садовый домик-амбар.

Ты тогда все хотел расспросить про историю с иконой. В деревне говорят – этот смертный грех сгубил Сергея.

– Теперь знаю тот леденящий душу случай, – сказал я Валентину Ивановичу. – К поэту пришли «на самовар» его товарищи. «Разогретые», как говорят некоторые историки литературы, а вот разогреть самовар было нечем. Раскололи, расщепили икону. Валентин Иванович, я верую по-своему. Но случай с иконой – это кощунство, независимо, во что и как веришь!

– Согласен, тезка. За это был проклят Сергей Есенин. Как? Не знаю! На селе рассказывали, что у Сергея многие «друзья» так и не смогли даже глотнуть того чая – взяла оторопь. Как говорили: «Все нутро было против. На щепе с ликом была то ли смола, то ли еще что-то, что капало и… не горело…» Здоровым стало плохо!

С тех пор мне не пришлось встретиться с Валентином Ивановичем. Он учительствовал в Рязани. Каждое лето наезжал в Константиново, которое так изменилось за последние годы.

Я помню наш последний разговор и говорю себе:

«Главное – не надо непознанное выдавать за несуществующее. Может, смутное время действительно на поэта ниспослано?»

Частенько наезжал в Константиново, но вот упоминание о детях Есенина услышал в избе-музее как-то раз. И то Мария Дмитриевна Воробьева нехотя, как мне показалось, сквозь зубы ответила на вопрос одного из посетителей, который спросил:

«Сколько было детей у Есенина? Как сложилась их судьба?»
– У Есенина от первого брака («Граж-данского», – прокомментировал кто-то из посетителей) был сын («Расстрелян в 1937 го-
ду. Ему и 23 лет еще не было», – не утерпел тот же посетитель).
– Ну вот видите, вы все знаете, – сказала Мария Дмитриевна и продолжила. – С Зинаидой Райх у Сергея были дочь Татьяна и сын Константин. Более известен сын – Константин Сергеевич, который со слов матери что-то рассказывал об отце. Он много раз приезжал в Константиново.

Последняя семья у Сергея была с Надеждой Вольпин. За год до гибели Сергея у них родился сын Александр.

 2010 г.
 
Опять собрались в Константиново. Весна в этом году была какая-то странная. Очень сухая. Леса, поля, сады, зверье, пернатые и люди – все в средней полосе России долго ждали дождя. Западные ветра принесли немного влаги – забарабанил весенний дождь.

Любая непогода не помеха. Сразу, на глазах, зазеленела придорожная трава, на обочинах кокетливо припушились, словно навели зеленый макияж, березки.

Опустевшее Константиново.

– Смотрите, фотографируйте все подряд. Скоро полдеревни пустят под бульдозер: появятся смотровые площадки, еще что-нибудь придумают, – сразу же нас предупредили в книжном магазинчике.

Там же я узнал, что нет ни Валентина Ивановича Есенина, ни Марии Дмитриевны Воробьевой. По православному – царство им небесное!

Рядом с магазинчиком кассы, где за стеклом все константиновские расценки.
Осмотр усадьбы 20 рэ. За 50 рублей осмотр есенинских раритетов, в т.ч. и портов, которые наверняка сшили. Съемка экспозиций значительно дороже. Иностранцам по справедливости в десятки раз дороже: вполне понятно, как они живут по сравнению с нашим существованием.

Понятно и другое – это на какие-такие шиши создавать есенинские раритеты, искать подлинные, укатывать улицы в асфальт…

Но как сказала мне знакомая учительница, она недавно со своим подопечным классом побывала в Константиново:

– Нет, не все понятно: не видно больших забот о том же школьнике, слава Богу, приехавшему на деревенскую родину Сергея Есенина.

Константиново пережило не одну историческую «перестройку». На глазах поэта умирала старая патриархальная Русь с таким чистым милым сельским укладом… Летом, в двадцать четвертом году, в Константиново гостила Г. Бениславская. В ответном письме Сергей написал Галине:

«Рад очень, что Вам понравилось в селе. Ведь оно теперь не такое. Ужас как непохоже».

«Может, в новую жизнь не гожусь? Им не узнать меня – я им прохожий», – позже с горечью и ужасом спрашивал поэт у самого себя.

Сегодня уже на наших глазах потоп перемен на константиновской земле! Новым укладом никак не разродится современная деревня: по-настоящему не прижился фермер, работать негде и, главное, некому. Оставшиеся селяне в основном великовозрастные, престарелые и быстро чахнут от паленой водки, самогона и в основном от заморских продуктов.

Луга не пестрят празднично одетыми хороводами. Ребята не ездят в ночное пасти лошадей. Кругом «стальная конница» в основном с московскими и рязанскими номерами.

И все же еще остались луга и леса, синие вечера и в вечерних сумерках подслеповатые деревни. По-прежнему кое-где на дворе «обедню стройную» запевают петухи.

В самом Константиново такое впечатление, что среди асфальта, торговых точек затерялся дом поэта.

Никак не могу прогнать мысль, просто наваждение: вдруг кто-то посчитает, что есенинская хата не вписывается в новый облик села? Не удивляйтесь: «Мы – это мы».

Константиновский очаг культуры давно превратили в доходное место. Все за то, чтобы на селе был асфальт, чтобы не ходить по щиколотку в грязи, и все удобства были не во дворе, чтобы пахло не этими удобствами, а еврокомфортом. 85 лет тому назад такой хотел видеть поэт святую Русь:

Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам, и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь.
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.

Лил дождь и по-прежнему никто не мешал.

Одиноко прошел милиционер, но по всему было видно – ему нет никакого дела до того, что мы проскочили под «кирпич» и очутились у дома Есенина.

Рязанский дождь не утихал в коттеджном Константиново.