***

Акварель появилась не сразу. Наша с ней долгая история – это внутренняя трагедия. Потому что надо было вовремя послушаться одного умного человека.

 

Рисовала я всегда крупно, и почему-то пребывала в амбициях, что буду писать маслом, причем заниматься исключительно монументальной живописью. После Рязанского художественного училища пробовала поступить в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина, но не прошла и осталась вольнослушателем. Совершенно неожиданно меня к себе в мастерскую монументальной живописи взял Андрей Андреевич Мыльников, профессор, народный художник СССР. Так я оказалась вольнослушателем на его 3 курсе.

 

В мастерскую он обычно приходил по пятницам. «Кровавые пятницы», как их называли. В одну из таких «кровавых пятниц» случилось так, что я рисовала акварель (то ли краски не оказалось в тот день, то ли еще что-то). Он зашел, с порога всех ругая, костеря. Идет в мою сторону. «Ну все, – думаю, – сейчас и мне конец придет!» Он подошел, встал за спиной, молчит. И вдруг спрашивает: «А у тебя еще акварели есть?». Я гордо сказала: «Да!». «Зайди ко мне». Он посмотрел мои акварели и неожиданно огорошил: «А почему ты к Ветрогонскому не идешь?». Владимир Александрович Ветрогонский, народный художник СССР, возглавлял мастерскую станковой графики. И, представляешь, я тогда решила, что он меня гонит! Вместо того чтобы прислушаться и принять совет, – разобиделась до слез, благополучно на следующий год не поступила и уехала. А в итоге все сложилось так, как он и предсказал.

 

Как же все-таки случился переход к акварели? Не помню. Потихоньку, понемножку, – как сама жизнь. И теперь, кажется, что так было всегда. Я просто удивляюсь, как все-таки надо прислушиваться к мудрым людям. Желания – это одно, возможности – совершенно иное. А такие высокие профессионалы видят человека сразу.

 

***

 

Иногда я думаю, как бы все сложилось, если бы я поступила? Наверное, тогда я бы точно знала, как надо делать.

 

Одно время на пленэрах мы частенько рисовали рядом с Сашей Печатновым (а Саша как раз ученик Ветрогонского). Печатнов – потрясающий мастер, многими его вещами я просто восхищаюсь. Наблюдать, как он работает – сплошное удовольствие: четко, ясно, ни одного лишнего движения. А я могу сидеть рядом и «гонять» краску туда-сюда. «Да что ты мучаешься! – не выдерживал Саша. – Смешай охру с ультрамарином – все получится!».

 

Для меня самое интересное, когда не понимаешь, что и с чем надо смешать и вообще не представляешь, что выйдет в итоге. Более того, думаешь, что такое сделать нереально. Но вдруг – раз! – все получается!

 

Акварель – непредсказуема. Даже точно понимая, что хочешь сделать, можно «попасть» только на третий раз. Акварель живет по своим законам. Я никогда не понимала, как она смешивается. Даже от температуры воздуха многое зависит. От наклона планшета. Учесть эти нюансы никогда нельзя заранее. Ты просто пишешь и чувствуешь, как она получается. Или ускользает...

 

***

Как-то мы собрались на женский пленэр в Шацком районе, в женском монастыре на Выше. И в один день с Ириной Протопоповой поехали писать на Быкову горку. Знали, что пойдет дождь, но все равно взяли велосипеды и поехали. Только начали красить, как полил дождь! Ну, полил и полил – я особо не переживала. А Ирина так расстроилась за мой планшет, что сняла юбку (монастырь обязывает – мы все носили длинные) и натянула на него, чтобы не промок. Закрепив кое-как на велосипеде, мы быстрей поехали к дому. И когда там отлепили юбку от листа, то оказалось, что ее фактура странным образом отпечаталась на краске, создав удивительный техничный момент. Потом меня часто спрашивали: «А как вы это сделали?» Да никак!!

 

***

Раньше мне очень нравилось выезжать на пленэры. Казалось, что стоит только найти нужное место и…! А теперь я могу сидеть у себя в Стружанах и красить одно и то же место. Удивительно, что один и тот же вид в мае этого года может быть абсолютно не похож на этот же вид в мае предыдущего. Есть смысл никуда не ездить. Правда, это никому не интересно кроме тебя. Не выставишь же десяток одинаковых пейзажей?! А вот писать лучше одно место. И никому не показывать.

Любимые места – это, наверное, Выша и Касимов. В Касимове – такая воля! И он потрясающе красивый структурно: весь город делится на части оврагами. Причем если знать место, то с одной точки можно увидеть весь город. И еще он настолько гармоничный, что не приходится ничего убирать. Хотя последнее время и там наворотили всякого. А какая красота была двадцать лет назад! Сказка!

 

Люблю Крым, но писать там очень трудно. Однажды мы были в Крыму на пленэре 24 дня. Я привезла 24 листа и написала… одну вещь. В первый день честно достала лист, написала, поняла, что все не так и смыла. Смыла прямо на месте морской водой: йод хорошо разъедает краску, так что даже лист (а бумага была хорошая) не испортился. На следующий день я пришла с тем же листом… Короче, на 24-й день я просто не стала его смывать и привезла домой.

 

Писать на море вот так, наездами, – смысла нет. Там нужно, как Волошин, жить, впитывая и постигая не состояние, а суть вещей. А погоня за ежеминутными «фейерверками» ничего не дает. На море все так быстро меняется, что успеть нарисовать это нереально. Начинаешь, доходишь до середины листа – а уже все изменилось! Море – не для акварели.

 

***

С шести лет занималась спортивной гимнастикой. В спорт отдали родители. Были вынуждены. После моих «полетов» со спортивных площадок. Наверное, решили, пусть лучше падает на маты. И я попала в гимнастику, где из меня реально хотели сделать спортсменку. Но гимнастки из меня не получилось. Не получилось и учителя иностранных языков, о чем тоже мечтали родители. С годами желание рисовать уже не давало покоя. И волей случая я попала в изостудию Иосифа Радишевского в МКЦ. Это был удивительный человек, умевший радоваться жизни и делиться этой радостью. Никогда не видела, чтобы он сам рисовал. Но одно делал мастерски – умел создавать атмосферу. К нему в студию приходили все: и любители, и студенты, и профессионалы. Он всем был рад, всех хвалил и все всегда воспринимал позитивно. Настоящая человеческая благодарность – это чувство к нему осталась на всю жизнь.

 

Свою страсть к рисованию я долго скрывала. Умудрялась ехать к репетитору английского языка, доезжать до полдороги и сворачивать к Радишевскому. И пока родители пребывали в полной уверенности, что меня ждет факультет иностранных языков в педагогическом институте, я поступила в Рязанское художественное училище.

 

***

К сожалению, в училище мне не пришлось столкнуться с нашими мэтрами вроде Будкина или Хохлова. В год моего поступления в РХУ было решено провести экспериментальный набор, разделив первокурсников по возрастному принципу (до этого выпускники и 8-го, и 10-го классов учились вместе). Я оказалась во «взрослой» группе, и к нам пришел педагог, не рязанский, из Нарвы, с хорошим академическим образованием. Проработал год, но что-то не сошлось, и он уехал.

 

Ну и потом я считала себя ученицей Куракина, конечно! Это была настоящая влюбленность – таков был формат личности. Каждый день с ним превращался в целую жизнь. Он никогда не заходил в мастерскую, но при этом умудрялся так все устроить, что мы готовы были работать ради него как сумасшедшие.

 

Меня Василий Егорович почему-то выбрал для своих постановок. Поскольку на костылях он не мог свободно перемещаться по училищу, то ему был нужен кто-то, чтобы собирать нужные вещи. И чаще всего все выглядело так. Он бросал несколько слов. Понять, что при этом складывалось у него в голове, было совершенно невозможно: «Так, идешь в методический фонд и принесешь мне две синие драпировки». Я шла, приносила, как было сказано, две синие драпировки, и вот тут начиналось самое интересное. «Ты что принесла!! Это – синие?!! Не понимаешь, что такие две синие не могут быть рядом!»

 

В конце концов, я научились понимать его принцип – «тепло-холодность». И теперь сама постановки делаю в училище – школа Куракина. 

 

***

Преподавать в училище даже не надеялась. Но все получилось, как это и бывает, случайно. Работала в художественной школе №1, чувствовала себя очень комфортно, ученики были замечательные. И вдруг Игорь Григорьевич Власов, преподаватель РХУ, с которым мы рядом жили, попросил провести пленэр у его студентов. После чего Василий Иванович Колдин, который помнил меня еще студенткой, предложил остаться. От таких предложений разве отказываются?! Благодаря Куракину училище стало таким счастьем в моей жизни, что мне было все равно, в каком качестве там находиться! Лишь бы вернуться. И вот с 1998 года я там.

 

***

Ни от кого не слышала столько восторгов, как от французов. Мы ездили на выставки под эгидой  Forexpo, каждый раз был новый город и просто колоссальный поток публики! Не надо сидеть и ждать своего зрителя! Французы к акварели очень неровно дышат. Кроме того есть такое понятие «мода». Первый раз мы попали туда в середине девяностых, когда было модно заниматься акварелью. Но, надо сказать, они и чувствуют ее очень тонко. Хорошо принимали в Испании, в Германии, но моя палитра эмоционально более близка Франции.

 

***

Писать акварель, как на работу ходить, – это нереально. С акварелью так точно не получится. Самое смешное, раньше я наивно думала, что смогу хотя бы повторить. Продашь любимую работу, а потом жалеешь. Сколько раз пыталась повторить – никак! Одну работу жалко особенно. Ее купили как раз во Франции. Так я не хотела ее продавать, но в последний день она все-таки ушла. Солотчинский монастырь, еще не штукатуренный, с красной нарышкинской кладкой. И много-много снега, который засыпает все вокруг. И в этом непрерывном снегопаде вдруг наступает такой момент, когда сквозь снег начинает проступать фактура кирпичей, веток деревьев… Неповторимое мгновенье. Сделать такое второй раз – нереально. Да и пережить тоже.