Фото Андрея ПАВЛУШИНА

 

 

Рязань Вероника Кожухарова покорила с первого визита. За последний год артистка уже дважды выступала в нашем городе: сначала – с сольной программой, а затем вместе с Чулпан Хаматовой в литературно-музыкальном акте «Час, когда в души идешь – как в руки». И с каждым ее выступлением интерес только возрастает: очередной концерт, прошедший в сопровождении Рязанского камерного оркестра под управлением Сергея Оселкова, снова собрал полный зал.

 

Программа вечера, включавшая известные произведения Джорджа Гершвина, Джакомо Пуччини, Роберто Молинелли, Астора Пьяццоллы, настраивала на минорное настроение, заставляла вновь и вновь вызывать солистку на бис. И аплодировать не только ее виртуозному мастерству, но и нескончаемой силе воли, позволившей миниатюрной девушке покорить такой традиционно мужской инструмент. Силе воли, помогавшей преодолеть все драматические повороты нелегкой судьбы, выведшей девочку из детского дома на самые престижные музыкальные сцены.

 

О музыке, судьбе и саксофоне – в эксклюзивном интервью Вероники Кожухаровой «Новой».

 

 

– Если бы все знали, в чем секрет Страдивари, то все бы играли на таких скрипках! Что касается саксофонов, то все инструменты в моих руках для меня уникальны, – все дело в отношении. Ну а если серьезно, то это один из самых последних инструментов Патрика Сельмера, которые он сам мне подарил после одного из выступлений. Скрипка тем лучше, чем она старше. У саксофонов наоборот.

 

 

– О, не знаю! Самое интересно, я часто задаю себе такой вопрос: что бы было, если бы он мог говорить языком нам понятным? Мне самой было бы весьма интересно это послушать! На самом деле он говорит, я в это верю, когда играю. Поэтому инструмент так по-разному порой и звучит.

 

 

– Решение о том, что я буду играть на саксофоне, было не мое. Действительно, я четыре раза начинала пробовать играть на фортепиано, четыре раза успешно бросала это дело. «Раз, два, три, – учила меня педагог, разучивая гаммы, – а затем пальчик подворачиваем, и еще – раз, два, три, четыре». «Знаете, когда у меня закончатся все пальцы, тогда я, может, что-нибудь и подверну, а пока они еще есть, то ничего подворачивать не буду!» – так заявить я уже могла в семилетнем возрасте, и переубедить было невозможно.  Интересно, что одновременно в моей жизни параллельно наметилась еще одна дорожка: учитель физкультуры сказал маме (Ирина Ивановна Кожухарова, приемная мама Вероники, – В.Н.), что в спорте меня ждет большое будущее. «Отлично! – сказала мама. – Раз с фортепиано никак не складывается, то пойдем в спорт». И моя судьба уже практически решилась, но, как знак судьбы, поступило предложение из музыкальной школы Симферополя попробовать духовые инструменты. Ирония судьбы, но единственный инструмент, который мне совершенно не понравился, был саксофон. Я была готова играть на флейте, гобое, на чем угодно, но не на саксофоне. И здесь абсолютно решающую роль сыграла мама, которая очень жестко (она так умеет делать) заявила: или саксофон, или вообще музыки не будет.

 

– А почему она так решила?

 

– Мне кажется, она почувствовала. Когда я заикнулась о флейте, она так логически все разложила, что выбор стал очевиден: «Понимаешь, на флейте играют девочки, которые носят бантики и учатся на пятерки. А для девочек, которые играют в футбол и с мальчиками гоняют по крышам, придумали саксофон».

 

 

– Конечно, это трудно. Я не буду кокетничать, это на самом деле так. Но если делать что-то профессионально и с большой отдачей, то это всегда тяжело. По крайней меня, у меня к жизни такое отношение. В детстве я любила рано встать и наблюдать с балкона, как работают дворники на улице. При всей тяжести физической работы, я ими восхищалась, они мне казались супер-профессионалами. Видеть, как двор превращался в идеально чистую площадку, – это доставляло мне безумное удовольствие. И я понимала, что даже подметать может быть очень трудно, если делать это качественно. Так и осталось по жизни: профессионализм высокого класса – это всегда непосильный труд, не только физический, но и моральный, энергетический.

 

 

– Абсолютно нет. Хотя, буду откровенной, когда была маленькой, конечно, могла с горечью подумать: ну вот, все идут гулять, а я опять должна играть! Но при этом словно давала себе обещание: подождите, вот вырасту, и будет у меня все, что душа пожелает.

 

 

– Думаю, да. По крайней мере, смотря на своих сверстников, замечаю, что у них гораздо раньше началась скучная жизнь.

 

 

– Разница колоссальная. Что касается Парижа, то там дают сильный фундамент техники. К сожалению, я не могу похвастаться, что в России это делается на том же уровне. Но у нас гораздо серьезнее развивается эмоциональная сторона, отношение к музыке. Этому во Франции не научат. Взяв оттуда техническую базу, я накладываю на нее свой русский менталитет. Клод Делянгл дал мне свободу в технике. А что такое техника? Чтобы человек, например, хорошо и быстро читал, он должен знать алфавит. И этому в совершенстве учит Франция. Ну а дальше начинает говорить сердце.

 

 

– Иногда я думаю об этом. Мне было бы интересно открыть свою школу: опыта много и хочется поделиться. Но, как бы это правильно сказать, … я еще не наигралась. Когда ко мне обращаются, я никогда не отказываю в помощи, совете, но ставить это на постоянную основу пока еще рано. Опять же срабатывает принцип профессионализма: или делом заниматься серьезно, или не заниматься вообще. Брать ученика, это значит принимать на себя всю ответственность за него. А это очень серьезно. Неправильно поставленное дыхание приведет к тому, что он будет задыхаться. Неправильно поставленные губы могут раниться до крови. У нас почему-то кларнетисты учат саксофонистов и считают это правильным. На мой взгляд, это ужасно. Да, инструменты, безусловно, похожи, но особенностей масса.

 

 

– Работа с музыкой была очень скрупулезная, ювелирная. Мы репетировали целый месяц каждый день по 12 часов!

 

– И, тем не менее, мы его «вырывали», отказывались от многих намеченных планов. Кроме этого проекта для нас ничего не существовало. Работа потребовала колоссальных усилий, причем не только физических. Мы стремились добиться, чтобы слово и музыка действительно зазвучали как одно целое. Чтобы музыка продолжала смысл, заложенный в словах. И что особенно мне нравится в этом проекте – в нем нет солистов. В каждом заключена огромная роль. Мы втроем сплетены так тесно, что превращаемся в один организм.

 

 

– Да, интересная история, абсолютно для Голливуда.

 

– Вопрос очень трудный, и на него нельзя ответить однозначно. Но я хочу сказать, что дети, которые находятся не по своей воле там, в детских домах, ждут людей, которые примут их такими, какие они есть. С такими детьми очень трудно. С самого детства они уже знают, что такое предательство. Их жизнь только началась, а их уже предали, ни за что. И этим детям внимания, любви и заботы надо в три, пять, десять раз больше. И в глазах этого ребенка будет постоянный вопрос: «А ты меня любишь? А я тебе нужен?» Мне просто очень повезло. Меня не стали ломать, приняли такой, какая я есть, и полюбили. Я – счастливый человек.