«Новая газета»-Рязань /№25 от 2 июля 2020 г./ «Политика мне интересна из озорства»

Редко так бывает, что не согласен с человеком, а он все равно вызывает человеческую симпатию. Сразу башлачевская максима вспоминается: «Хороша любая проповедь, но лишь когда она исповедь».

Иван Охлобыстин, в начале июня презентовавший в Рязани в компании Захара Прилепина культурный проект «Есенин-центр», – человек на удивление открытый и доброжелательный. Истово верующий и одновременно политизированный, порой настолько, что коснись его – и обожжёшься. Накануне той июньской презентации с актером, режиссером и писателем встретился и поговорил наш обозреватель Анатолий Обыдёнкин. Но, как нередко бывает, прежде чем попасть на страницы, интервью месяц отлеживалось: сначала на согласовании у героя, а потом в редакторском компьютере.

– Иван, ваши отношения с Рязанью – как американские горки. Если не путаю, последний раз вы выступали в Концертном зале филармонии, где собралась очень большая аудитория, а теперь представляете «Есенин-центр», где кроме немногих журналистов и активистов никто вас не увидит. В каком месте чувствуете себя органичней?

– В большом зале лучше, потому что я отталкиваюсь от людей, их реакции. Когда-то давно мне предложили сделать вечер во МХАТе. У меня к тому времени было написано много рассказиков, на презентации какой-то книги разговаривали с людьми, и подошел высокий седовласый морской офицер. Говорит: «У вас есть наметки национальной идеи, вы должны с людьми разговаривать, вы должны этим делиться». Я: «Да-да, конечно», чтобы соблюсти хороший тон. А рядом директор, который организовывал мероприятие, и он предлагает: «Давайте сделаем во МХАТе». Я отвечаю: «Это скучно. Выходишь и гундосишь. Или читаешь рассказы». Он говорит: «Будет нормально». В итоге сделали они вечер в «горьковском» МХАТе и действительно вышло нормально, зал оказался забит. Я удивился, что такое может быть людям интересно – это же надо куда-то идти, покупать билеты, целое приключение.

Потом сделали похожий вечер в Санкт-Петербурге, в одном из исторических залов, где еще «Поп-механика» курехинская выступала. На его месте хотели что-то строить, но петербуржцы отбили, они трепетно к городу своему относятся.

Потом, когда еще не наступило это идиотство с Одессой, выступил там в оперном театре. Это, правда, была «Юморина» – я, Боярский, Васильев – и я должен был вручать приз кому-то за что-то юморное. Приз мне передавала девушка – победительница конкурса красоты, и правда выглядевшая инопланетной. И вот я стою на одной из великих, уникальных площадок, а папа в детстве возил меня в Одессу отдыхать, у меня брат там живет – и перед вручением поворачиваюсь к залу: «Дорогие одесситы, у меня всегда была мечта, и я думал, что она неосуществима. Но надо хотя бы попробовать. Я очень хотел бы спеть с подмостков Гранд-опера либо Одесского оперного театра. Идут годы…» Сами одесситы – они же реактивные, говорят: «Ну, пойте, пойте!» И я какой-то куплетик из «Черного моря» спел. Аплодисменты – и меня разорвало.

На базе первых двух опытов – третий я сентиментальный вспомнил – стали организовывать встречи по разным городам. И почему-то они «пошли». Сначала было так: я приезжаю, читаю какие-то рассказы, а потом уже в финале мы с людьми «за жизнь» говорим. Спрашивали о детях, церкви, каких-то в обществе происходящих вещах.

Потом я решил все переформатировать, потому что приходят люди – либо знакомые с моими произведениями, либо приводят их те, кто читали. Значит, будет тавтология: они читали, а я им еще раз читаю, причем не лучшим образом. Один текст можно хорошо преподнести, но если два часа подряд – это тяжело. И я минимизировал, довел до античной простоты. Выступление стало такое: вначале, для партикуляра, какая-то музыка, один круглый стол на сцене и на нем стакан воды – как символ. Я выхожу с «петличкой» и объясняю людям, что бессмысленно вас развлекать: петь не умею, читать – вы сами читали или, надеюсь, прочтете. Давайте я буду отвечать на вопросы.

И тоже удачно все стало получаться. Несколько лет я ездил по России и вокруг, даже в Белоруссию, Прибалтику и на Украину, пока меня там не запретили. Везде. Вот так у меня с выступлениями и образовался такой контакт с людьми. Чувствую себя на встречах легко. Я понял самое главное: люди готовы тебе открываться, если готов открываться сам. Это на уровне глубинных, хтонических каких-то, мистических привязанностей. Я вхожу в зал и сразу понимаю, есть контакт или нет

– Впервые фамилия Охлобыстин прозвучала в Рязани в 1996 или 1997 году, когда приезжал МХАТ им. Чехова – Михаил Ефремов* привозил свои «мольеровские» комедии и спектакль по вашей пьесе «Злодейка, или Крик дельфина».

– У нас с Мишей два спектакля было – «Злодейка» и «Максимилиан Столпник». Получается, уже 20 лет мы ничего не делали вместе. У меня немало поводов для гордыни, что плохо. Про Одессу я только что рассказал, а еще 100-летие МХАТа, когда жив был старший Ефремов. Меня там не было, пересказала знакомая, но он говорил такие слова басовитым своим голосом: «Сто лет назад жизнь МХАТа началась с постановки пьесы Антона Палыча Чехова «Чайка». А столетие мы встречаем постановкой пьесы Ивана Иваныча Охлобыстина «Максимилиан Столпник». Полдня я ходил, смотря искоса на свое отражение в шкафу… Я искренне гордился. Вот это – гордыня!

– Тогда ваше имя впервые пришло в Рязань и многим запомнилось. А когда Рязань впервые пришла к Охлобыстину и чем запомнилась?

– Во-первых, мы из рязано-окцев, вся эта группа за вятичами появилась. У меня больше тверские, конечно, корни – это Калязин, Кашин, Таруса. В роду калязинские купцы, до сих пор сохранился храм, который отстроил мой прадед, колокольня, куда вкладывалась наша семья. Так что мы рязано-окцы и на уровне подсознания это работает. У меня и все Золотое кольцо в генотипе заложено, я человек равнины по максимуму, насколько это возможно.

Ну, кто может представить город лучше конкретного человека? Рязань для меня – это Виктор Герасименко, который является сейчас главным художником театра «Новая опера» в Москве. Это великий и при этом скромный человек. Мы в бедности девяностых оформляли вместе какие-то рестораны, еще как-то подрабатывали. Пытались снять кино и у нас не получалось. Очень светлый человек, который ничего не боится – ни за жизнь свою, ни за свое реноме. Приятный хохотун.

У нас много кто из Рязани. Захар Прилепин родился в Скопине, совсем рядом с Рязанью. Толкалина, как выясняется, тоже отсюда – мне сегодня в парикмахерской об этом рассказали. Самое яркое, пожалуй, люди. Города исторически прекрасны и романтичны, но судить надо по людям.

– Хорошо, что фамилия Есенин не прозвучала. В массовом сознании бытует множество мифов, в том числе, что Есенин главное культурное лицо Рязани. Хотя Есенин приезжал в Рязань считанное количество раз и не только потому, что логистика была совсем иной. Например, именно здесь, в местной газете, куда он принес свои юношеские стихи, некоторые из которых вошли потом в знаменитую «Радуницу», его вежливо послали: мальчик, иди отсюда.

– Ну, это притянуто, конечно, но это неплохо, это на пользу и самому Есенину, и поэзии в целом, так что перегибы уже не имеют значения. Чуть-чуть привязка есть – и хорошо. Вот тоже, что связывает, хотя, как с Есениным, за уши притянуто. Мы ездили в Иоанно-Богословский монастырь в Пощупово, там меня жизнь свела со старцем Авелем, и я восхитился, до какой степени человек может быть высок внутренне. Он маленький, сухонький, веселенький, абсолютно живой, земной человек. Смешная была история в 90-е годы: повальное увлечение дам, которые искали инвалидов – из любого делали что-то святое. Но это поиск, не подлежащий критике – все же рухнуло, надо было что-то обрести. И вот моя супруга оказалась в череде женщин в духовном поиске. А я человек был умеренный в этом плане – крестили, в церкви венчались и всё. Другое дело, я потом уже перезнакомился с духовенством, меня больше стало туда уносить. А жена Оксана с подружкой в то время таскались по монастырям и бедным этим старикам не давали ни сесть, ни лечь – постоянно требовали от них благословения. И вот мы приехали в Иоанно-Богословский монастырь, восхитились, сфотографировались, сувенир купили, надо ехать назад. Они мне: нет, пойдем старца искать. Я говорю: девчонки, ну не надо за стариком бегать, все вопросы вы можете непосредственно в своем приходе решить, у вас же вопрос – мелочевка. Нет, говорят, нам надо получить благословение от святого старца.

Я на них рассердился, сел на лавку курить. Сижу на лавке за оградой монастырской, мимо дед идет с ведром. Сел со мной, покашлял, говорит: «Ты бы лучше мне в ведро бычок кинул, чем так кинешь». И что-то мы с ним зашлись в разговоре минут на сорок, потом выходит архиерей какой-то из ворот, монахи, видят этого деда и к нему за благословением – это и есть тот самый старец Авель.

Самое главное я именно в этом бытовом совершенно разговоре выяснил, который мог произойти у подъезда, на крыше дома, в очереди за хлебом. Я выяснил, что Бог есть на свете, все остальное не так важно. А попытка человеком его познать нелогична и не будет иметь успеха без движения навстречу и личных усилий. Я решил вопрос по поводу себя, хотя внешне это был разговор самый хозяйственный, простецкий, что только можно себе представить.

– Я все-таки хочу увести разговор к «Есенин-центру», который вы завтра намерены презентовать, потому что снова Есенин, да еще с названием, несколько смахивающим на екатеринбургский «Ельцин-центр». К Рязани имели отношение и Салтыков-Щедрин, и Гайдар, и Паустовский, и Симонов – недавно здесь снесли дом, где он жил ребенком.

– У вас тут вообще беда, я смотрю, с домами – их и восстановить нельзя, можно только реплики сделать, только стоить будет… Все эти резные домики в полуразрушенном состоянии – я не знаю, как это можно восстановить.

– Мне кажется, вещи, подобные этому сносу, отчасти возможны именно потому, что в местном «литературном поле» все внимание на Есенина перетянуто, а остальные – «по остаточному принципу». На тот же дом Симонова обратили пристальное внимание, лишь когда его снесли.

– Может быть, ничего не поделаешь. Моя активность спровоцирована политической партией Захара Прилепина «За правду», у меня вообще какая-то мистическая связь с ней. Там есть преемственность с партией «Правое дело», которую изначально организовывали либеральные люди. Меня «назначили» году в 2000-м духовным лидером партии, довольно быстро переформатировав ее в «имперский» формат причудой одного человека, который участвовал в «переформате».

Прошли годы, появился Захар, ему хочется «дернуться» с партией – что-то да отбить. Я тоже считаю, что надо использовать любой шанс, чтобы можно было сделать что-то полезное для людей и для России. Захар с партией двигаются в патриотическом направлении, они наделают, я уверен, тысячу ошибок, потому что без этого невозможно, у нас нет единослаженной политической симфонии. Ведь политика – она построена на противовесах. Должны быть либерально настроенные люди – они должны ругаться, если леса вырубают, если здания старые сносят…

Мне все, что происходит сейчас с Конституцией, нравится. Меня даже не укоряют за это, потому что знают, что мзды не беру – сам зарабатываю, прокормлюсь, меня не купишь на этом этапе, политика мне интересна исключительно из озорных настроений. За введение слова «Бог» в Конституцию я готов любое обнуление простить. А закрепление слова «брак» как союза мужчины и женщины – за это пусть хоть три Путина будет. Они уйдут, а это останется в Основном законе.

Вот в данном случае – взять Рязань. Почему она не в Золотом кольце? Я уверен, что она должна там быть. Бред ведь, Россия в знакомом нам виде началась с союза Москвы и Рязани как княжеств. Промышленная зона, засрали природу – это понятно. Но если включить ее в Золотое кольцо – чисто по бюрократической причине будут введены страшные санкции против загрязнения природы, потребуют сразу поставить новые фильтры.

– Как же быть агностикам или атеистам вроде меня? Гореть ли мне, неверующему, в геенне огненной?

– Никоим образом. Человек канонически не может оценивать и осуждать другого человека за его веру. Можно только скорбеть, что своим примером не смог привлечь на свою сторону – это только вина самого верующего человека. У нас получается, что ни магометан, ни буддистов эта статья не прижимает. Вот закон по защите прав верующих – это у нас в России как дышло: куда повернул – туда и вышло. Что касается упоминаний Бога – мне это правильным кажется. Редко встретишь где-то гимн и конституцию, где это не упоминается – мы и государственностью обязаны религии, в данном случае православию. Единственным гарантом от всего ужаса, который ведет к хаосу и тотальному дилетантизму и непрофессионализму во всех областях, могло бы быть закрепление всей этой вертикали, некой архитектуры, которая позволяет не делить ничего. Вот как пришли – так и пришли. А дальше уже наводим контакты. Поэтому я монархист – это залог стабильности.

Когда вижу рядом с домом граффити – я изумляюсь мудрости молодежи. Недавно увидел: «Бог есть, а веры нет». Я восхитился этому слогану. Вот я не верующий человек, я – стремящийся к вере. Потому что если есть вера, то остальное неважно, мелочно – это как любовь. Или как зубная боль. Если зуб болит – остальное стирается. Политическое, социальное… А второе выражение, которое я увидел на стене, было: «Все, что не убивает нас, – нам не интересно». Это русский Ницше, это правда.

____________________

*Разговор состоялся до нашумевшей аварии Михаила Ефремова на Смоленской площади в Москве

Анатолий Обыдёнкин

читать весь номер