Их дорога в Рязань началась 17 июня благодаря режиссеру Алексею Смирнову, который был шокирован, оказавшись на российско-украинской границе, тем, что МЧС катастрофически не готово к такому наплыву беженцев, мест на всех не хватает, поэтому даже пожилые женщины ночами сидят и мерзнут вокруг палаток, и многим не хватает еды. После чего взял, сколько смог, беженцев, договорился арендовать за 150 тыс. руб. два автобуса и отвез больше ста человек к друзьям на подмосковную турбазу. На объявленный им «разбор» беженцев друзья и просто посторонние люди отреагировали более чем оперативно – расселить приехавших удалось за сутки. Одним из тех, кто откликнулся, стал рязанский музыкант Сергей Филатов: «Мы с ребятами после работы собрались, обсудили ситуацию и метнулись в Воскресенск на двух машинах. Благо пустовала двухкомнатная квартира в Солотче. Забрали, кого смогли, привезли сюда, поселили, дали денег каких-то. Иначе, наверное, было нельзя: сам видишь, здесь женщины, дети, беременная девушка, которая вот-вот родит...»

 

Мне удалось встретиться с этими людьми и расспросить, почему они в спешке бросили родные дома и, мало что взяв с собой, решились бежать в другую страну: просмотр телевизора и интернет-сайтов никогда не заменит живого общения с очевидцами событий. Моих собеседников трое: Валерий – лесник, Надежда работает в агентстве недвижимости, Елена – сотрудник дома отдыха. Свои лица просят не снимать: у многих остались близкие на территории, которую они теперь называют оккупированной, – мало ли что. Фамилии тоже просят «не светить». По той же причине. И, если верить их рассказу, опасения, мягко говоря, не беспочвенны.

 

 

Валерий: Ну, вот сами видите – девочка беременная и еще детвора вокруг бегает. А когда начинают искать, кто прав, кто виноват – «цепляют» всех подряд. И подвергать родственников такой опасности я не мог – настоял, чтобы мы уехали. Длился этот процесс около недели.

 

Когда украинская армия занимала Красный Лиман, я в тот же день увез детвору в соседний Ямполь. Потом две недели не мог обратно добраться – все было блокировано. И уже начали отлавливать неугодных: появились списки не только ополчения, но и тех, кто помогал ополчению, кто был в комиссии по референдуму – вот этих всех людей прямо по адресам разыскивали. Мы прямой помощи ополчению не оказывали, но продукты на блокпост иногда возили.

 

Едет парень на велосипеде с рыбалки – ему простреливают ноги и не дают три часа «скорой» его забрать. Человек идет в камуфляже синего цвета – он просто охранник на железной дороге, никакого отношения к ополченцам не имеет – срывают камуфляж, бьют, унижают. Пришли наши «доблестные освободители», воюющие с мирными гражданами.

 

Надежда: Они прямо танками по улицам ехали. Если сопротивление было – прямо с орудий в дом стреляли. 42 человека взяли только с нашего района и дальнейшая их судьба неизвестна. Думаю, издевались над ними сильно. Я знаю, что одну пятнадцатилетнюю девочку сразу расстреляли за то, что она еду ополченцам готовила.

 

 

В.: Явка на референдуме у нас была практически 96%. Никто никого не сгонял автоматами – нигде, ничего.

 

Н.: Мы пришли в начале девятого, а там уже с восьми проголосовали около ста человек.

 

Елена: Я видела, как вели старую бабушку, она возмущалась: «Мне все это надоело, я хочу проголосовать». Все боятся Нацгвардию. Мы все помогали ополченцам через рации по «Зелло» – даже те, кто дома сидел, рассказывали, кто что видел, кто что слышал, передавали информацию даже когда киевские части в город вошли. Потом нас предупредили, что лучше рации выключить, потому что можно вычислить, откуда информация передается. Когда киевские вошли в город, то начали проверять телефоны, смартфоны и всех, у кого был подключен «Зелло», забирали.

 

Н.: У меня женщина была знакомая в селе перед Изюмом и она мне звонит обычно, рассказывает, где какая колонна прошла – я тут же информацию ополченцам передаю. Понятно, что таких людей у нас специально отлавливали, надо было уезжать.

 

Е.: Я знаю, что в соседнем микрорайоне парень приехал из России в гости к приятелю местному. Хозяину просто ребра посчитали, сильно довольно избили, а человека с российской пропиской забрали. Хотя он просто приехал в гости, не воевать. Там у нас рядом озера, лес – многие к друзьям приезжают. Идет колонна по улице – нельзя впереди колонны проходить, только сзади смотреть можно. Если кто-то впереди проходит – начинают сразу орать: «Стой!» и стрелять. А главное – все, кто помогал или даже просто поддерживал, приравниваются к сепаратистам.

 

Н.: Или кто просто мысли другие имел в голове.

 

В.: Даже бегущая строка была по каналу «1+1»: если знаете тех, кто поддерживал ополчение или имеет сепаратистские настроения – звоните по такому-то номеру, приедут-заберут. То есть мы с вами поговорили, вам что-то не понравилось – вы позвонили куда надо и меня приехали-забрали. Как при Сталине.

 

В Зеленом Клину (поселок возле Красного Лимана, – А.О.) что сделала украинская армия? На крыше 5-этажного дома ставят минометы, людей не выпускают из здания и начинают обстреливать Красный Лиман. Ополченцы ничего не могут сделать, потому что в здании мирные жители – им ни стрелять, ни подойти. И вот так спокойно разбомбили всю южную сторону Красного Лимана, где ж/д больница, и саму железную дорогу разбили практически полностью.

 

Н.: А город вообще-то у нас железнодорожный.

 

Е.: Тогда доктора ранили – осколок застрял в коре головного мозга – и так и не отправили его на Донецк, хотя, когда Турчинов потом у нас был, сказал, что надо бы отправить. А солдаты Нацгвардии сказали: вы кто такой, мы вам не подчиняемся. Видно, знали, что он оказывал помощь ополченцам. Неплохой был врач. (Хирурга звали Василий Шистка. Он вскоре скончался, – А.О.).

 

 

В.: Ребята-ополченцы, кто побывал в Славянске, рассказывали, что раздолбали там какую-то колонну и в Славянск перевезли раненых, наемников из какого-то батальона в черной форме и в масках. В больницу привезли – начинают сдирать с него маску, а он черный весь оказывается, кричит «Ноу!», кричит «Контракт!» и по-русски совсем не разговаривает. Пришлось его насильно держать, чтобы раздеть и помощь оказать.

 

Н.: Негры были на Семеновке еще – там их видели.

 

В.: По Красному Лиману ребята неоднократно отмечали, что когда на блокпост становишься, то вдалеке и английский язык слышен, и эстонский. Но это все разговоры, конечно, сам я этого не видел и не слышал.

 

Е.: С листовками смешно было. 3 июня нас бомбить начали с 4 утра, а 4-го утром я только вышла на работу идти – тут как шандарахнуло! Мне потом на работу уже позвонили и рассказали, что прилетела болванка с листовками. Я не понимаю, как это так: 3-го бомбить, а 4-го кинуть предупреждение. Ты умри сегодня, а я завтра?

 

В.: Бабушка из дома, по которому болванка попала, говорит, что она ей полдома выломала и листовки рассыпались. Мы их «письма счастья» зовем. Сначала разбомбили, потом начали болванки эти посылать. Мол, мы пришли вас спасать, будем зачистку делать.

 

Е.: А когда некоторые потом спрашивали, чего вы нас бомбите, они совершенно серьезно отвечали: «Это не мы вас бомбим – это ополченцы».

 

 

В.: Скажите, пожалуйста, я похож на русского? Я родился и вырос в Украине. Вся проблема в том, что практически весь Донбасс говорит на русском языке. Если я говорю на русском, для западных областей Украины я уже русский, я уже москаль. Поэтому как можно такие вещи определять? Хотя я могу и по-украински балакать. Лично я был на всех трех блокпостах, которые окружали Красный Лиман. Основная масса народу была – наши, лиманские, плюс из близлежащих поселков и сел. Так что русских или наемных войск я не видел. Когда мы уезжали, к ополченцам прибывала помощь из Донецка и Луганска – казаки-луганчане подъезжали. Но как определить, где наши, где русские? По «Зелло» мы слышали, что много россиян и белорусов с украинскими корнями приезжают. Но они же украинцы в душе – почему мы должны их называть русскими? С другой стороны, если я приехал в Россию, то это мое решение. А если кто-то из России решил поехать к нам, то его не Путин послал и никакой другой начальник – он приехал по своему желанию.

 

 

В.: Я почти что не был в самом городе со 2 июня. Кто приезжает туда на работу – все говорят, что работы на ближайшие 20 лет не будет, потому что железную дорогу разбомбили до такой степени, что проще все до конца снести и построить заново. А это железнодорожный город, основная масса – железнодорожники. Вот насчет жилых домов я вам не скажу.

 

Н.: Через две улицы от нас попал снаряд прямо в дом. Люди только в прошлом году дом купили и оборудовали, газ подвели – он был без газа.

 

Е.: Конечно, по сравнению со Славянском разрушений мало. Если у нас за один день столько разворотили – я не представляю, что там со Славянском. У нас все, связанное с «железкой», специально, видимо, раздолбали.

 

Я по российскому телевидению из Красного Лимана почти не видела ничего, потому что из Славянска к нам и раньше тяжело было ехать. Единственное, с референдума я кусочек видела и то по телефону кто-то сведения передавал. А сейчас из Славянска в Красный Лиман вообще не подъедешь. Со стороны Артемовска – тоже. Только со стороны Изюма, но это надо быть смертником – там украинская армия стоит.

 

Н.: Ближайшие села – такие, как Закотное, которое немного дальше стоит, – очень сильно пострадали. Из Закотного уже половина народу выехало. Если в дом попало, то в доме издробило все.

 

В.: Стреляют кассетными бомбами, там осколки – круг со штырями вращается. Если влетает в окно, то в доме спрятаться практически невозможно, осколок цепляется за что-нибудь и пошел по кругу. После обстрела Закотного мои знакомые ходили туда, посмотреть дом родителей. Переплыли через Донец: тихо, никто не стреляет. Говорят, у дома фасад немного побит осколками, а внутри – такое ощущение, что кто-то ходил по комнатам с ножом и чикал ножом по стенам. Когда бомбят такими вещами – только погреб может спасти, а если просто под окном лечь, то вряд ли спасет. Эта кассетная фигня взрывается, не долетая где-то метра до пола – сама воронка сантиметров 50 глубиной, а все вокруг осколками как косой сносит.

 

В одном дворе в поленницу попало – куча стружки, как будто через машину, которая стружку делает, эти дрова пропустили.

 

В основном, ополченцы – у них тоже своя разведка есть – стараются предупре- ждать о таких вещах. Чтобы люди и сами выехали, и успели вывезти, что можно вывезти. Поэтому там почти все выехали.

 

А если бы не успели предупредить – очень много трупов было бы, половина села конкретно разрушена.

 

Когда прекратились подача света после бомбежки, наши электрики поехали ремонтировать: приехали, покрутились и вернулись назад в Ямполь – говорят, чинить там нечего, провода посечены на куски по 50–70 сантиметров.

 

Я точно знаю, что ни из украинской армии, ни из Национальной гвардии никто не сообщал населению этого поселка о том, что будут скоро бомбардировки. Ни болванок не бросалось, ни по телевидению, ни по радио не сообщали. Ополченцы сообщили – люди успели как-то выехать.

 

P.S. Кстати, Алексей Смирнов попрежнему вывозит беженцев, в том числе теперь уже и с украинской стороны. По его словам, наше МЧС делает, что может, но в целом не слишком готово к происходящему. Он уже перевез в центральную Россию около 1000 человек, собирая деньги на автобусы и гуманитарную помощь с помощью добровольных пожертвований.

 

Недавно один из автобусов был обстрелян на украинской территории: есть погибшие и раненые. Если возникнет желание помочь Алексею в его благородном деле – www.facebook.com/AlexeySmirnov84.

 

 

 

 

 

Беженцев из Украины ждали как особых гостей, однако в Рязани принимают на общих основаниях. Получить статус, позволяющий не платить за трудоустройство и при возможности съездить домой, не получается.

 

В Рязань прибывают беженцы из восточной Украины, и некоторым из них удалось уехать своим ходом. Ничем не обременяя наше государство, эти люди надеются на возможность хотя бы уверенно обосноваться в России в юридическом смысле. И, казалось бы, после всей той поддержки, которая громогласно высказывается властями с утра до ночи по телевизору, они могли бы на это рассчитывать. Однако на деле все не так просто. «Нам пока дали временную регистрацию на 90 дней, – рассказала Vidsboku Лера, приехавшая в Рязань из Луганска вместе с мужем и четырехлетним ребенком. – В ФМС сказали, что статус беженца, на который мы рассчитывали, украинцам не дают. Мы больше всего хотели, чтобы у нас на родине прекратились военные действия, и мы могли бы вернуться домой, но пока это невозможно, нам необходим какой-то официальный статус в России, жилье и возможность работать».

 

По словам Леры, ее семье сообщили о возможности получить «временное убежище». Оно дает право жить, работать в России в течение года, но лица с таким статусом не могут выезжать из страны и вернуться домой в это время, а семья не хочет становиться «невыездной» – на Украине осталась квартира, почти все вещи («приехали с одним чемоданом»). 

 

Опубликовано на интеренет-сайте vidsboku.com