По антуражу все напоминало голливудские церемонии: смолкают последние ноты, зал взрывается овациями, луч света выхватывает в зале филармонии седовласого композитора, и зрители, вставая, пытаются хоть краешком глава увидеть легенду отечественной музыки.

 

Киномузыка Эдуарда Артемьева давно и прочно вошла в подсознание миллионов зрителей. Его яркие музыкальные образы наполняют страстью «Сибирского цирюльника», тонкой лирикой – «Рабу любви», и внеземной атмосферой «Солярис». Эти и другие музыкальные темы из известнейших фильмов Андрея Тарковского, Никиты Михалкова, Андрея Кончаловского, Александра Прошкина зрители услышали в оркестровой версии. 

 

А демонстрировавшиеся кинофрагменты делали момент узнавания еще более острым, заставляя заново сопереживать любимым героям.

 

Интересно, что и для самого Эдуарда Артемьева этот визит также оказался связан с моментом узнавания. Как выяснилось в интервью, Рязань для Артемьева знакома с детства: здесь, подростком, он провел семь лет, приезжая на каждые каникулы. Живя на Касимовском шоссе, он изучил всю Рязань, а старый город, по его словам, хорошо помнит до сих пор.

 

Как оказалось, давно знаком Артемьев и с рязанским маэстро Сергеем Оселковым: подобные тематические концерты кинематографической музыки он готовил еще с его отцом Анатолием Оселковым, дирижировавшим Ярославским симфоническим оркестром.

 

Так что если чему и удивился знаменитый композитор в Рязани, так это горячему приему публики. Зрители долго аплодировали мэтру и не отпускали оркестр! Уступив желанию зала, рязанские музыканты исполнили на «бис» номер из недавней нашумевшей премьеры «Легенда №17». Снова и снова накрывала зал раскатистыми волнами мощная музыка, вызывая в памяти накал спортивных схваток. Любопытно, что изначально композитор решительно отказывался от работы над «Легендой», не видя для себя интереса в подобных динамичных, спортивных кинолентах. Но взялся и, по собственному признанию, не пожалел!

 

Визит Эдуарда Артемьева в Рязань состоялся в рамках II Тарковских чтений. «Солярис», «Зеркало», «Сталкер» – в работе над этими картинами творческие линии Тарковского и Артемьева пересекались, и, вспоминая о совместном опыте, композитор поделился интересным наблюдением:

 

– Было ощущение, что Тарковский вообще пытался избежать композиторской музыки. Он прибегал к ней только тогда, когда заканчивались внутренние ресурсы языка кино.

 

Творчество Эдуарда Артемьева разнообразно и многогранно – музыка более чем к 100 фильмам, оперы, оратории, кантаты, симфонии, сюиты, хоровые сочинения и фортепианная музыка. Почти 30 лет он работал над оперой «Преступление и наказание» по мотивам романа Федора Достоевского. Долгожданная сценическая постановка, как рассказал Эдуард Николаевич, должна состояться в начале будущего года в Московском театре мюзикла Михаила Швыдкого. Однако рязанским меломанам представилась уникальная возможность услышать номер из «Преступления и наказания» уже сейчас.

 

Отдавая дань Артемьеву как композитору-классику, нельзя было не вспомнить его вклад в развитие отечественной электронной музыки. Но здесь маэстро сразу расставил все точки над i:

 

– Для меня отдельно электронной музыки уже не существует. Мир музыки настолько велик и бесконечен, что замыкаться на чем-то одном, это означает лишить себя целой вселенной. Оркестр – это еще сто человек, сто душ, сто энергий. Как можно от этого отказаться?!

 

 

…А за несколько часов до этого в камерном зале Рязанской филармонии в рамках Тарковских чтений состоялась еще одна знаковая встреча. И если снова говорить об антураже, то она была далека от всяческих церемоний и скорее напоминала песенку о том, что «прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино».

 

Юрий НОРШТЕЙН – выдающийся художник, добрый сказочник и настоящий волшебник с густой белой бородой и ореолом взъерошенных волос – прилетел, показал кино и подарил, правда, не «пятьсот эскимо», но добрую сотню автографов и знаменитых ёжиков.

 

Впрочем, что касается «Ёжика в тумане», тут Юрий Борисович с ходу расстроил:

 

– «Ёжика» показывать не буду, его все знают и так. Я вам хочу показать то, с чего я начинал.

 

Произнеся эту фразу, Норштейн осекся и сам себя поправил:

 

– Как сказал Маршак, если начал, то не начинающий. Очень легко списывать на первый опыт, первую работу. Я в этом смысле достаточно строго всегда относился и к себе, и к своим студентам. На самом деле, не бывает первой работы – есть работа всей жизни. Сегодня у меня спросили, когда началась «Шинель»? В одиннадцать лет, когда я ее впервые прочитал. Когда начинается тот или иной эпизод в фильме? Когда что-то происходит с тобой лично. Если «разгонять» себя искусственно, то ничего не получится. Должно быть то самое, о чем говорил Пушкин: «И опыт, сын ошибок трудных». Хотя вторая часть этой фразы мне нравится гораздо больше, она сводит опыт к чему-то фрагментарному: «И гений, парадоксов друг» – вот в чем сердцевина творчества! Поэтому я бы хотел вспомнить сегодня фильм 1973 года «Лиса и заяц». И показать его в связи с «Шинелью». Получается так, что делая одно кино и переходя к следующему, ты, в сущности, создаешь один фильм. Он начинается каким-то сюжетом, разрабатывается, переходит дальше... В конце концов, ты приходишь к неким открытиям, которые берут на самом деле начало за много лет до этого.

 

«Лиса и Заяц», «Цапля и Журавль», миниатюра по хокку Басё «Безумные стихи», 20-минутные неозвученные материалы «Шинели» – эти работы Юрия Норштейна зрителям посчастливилось увидеть с комментариями самого автора. Царившее в зале свободное общение словно вернуло атмосферу знаменитого рязанского киноклуба. Вспомнил его и сам Норштейн, назвав многолетнюю деятельность киноклуба «прививкой культуры» и с большим пиететом отозвавшись о его руководителе Александре Никитине.

 

В продолжение культурно-терапевтической темы еще одним полезным «витамином» стала серия рекламных роликов «Русский сахар», сделанная великим мультипликатором в голодные 1990-е:

 

– Как-то в 1994 году мы сидели совсем без денег, как «церковные крысы». Непонятно вообще, как мы выжили. Зная наше положение, мой бывший студент, прекрасный режиссер Михаил Алдашев (его «Рождество» – один из лучших мультфильмов за последние 25 лет!), предложил сделать рекламу. А я всегда был категорический ее противник! Большинство рекламы, которую мы видим, социально опасна и с медицинской точки зрения вредна. Но деваться было некуда, и мы согласились. Получилось четыре рекламы для компании «Русский сахар». К сожалению, я к этому отнесся как к художественному целому. В результате четыре ролика мы делали целый год! И получилось, что мы зарабатывали деньги не на жизнь вперед, а на то, чтобы выживать в течение года. Это оказалось одной из тех потерь времени, когда я вынужден был заниматься ремеслом, а не искусством кино. У меня такие вещи легко не получаются. Я тугодум, у меня нет того необходимого драйва, который бы позволил все быстренько сделать и побежать в кассу за деньгами. Я так не умею… Не знаю, способствовали ли эти рекламы продаже «Русского сахара», но фирма вскоре исчезла.

 

Пользуясь возможностью показать видеозаписи, художник раскрыл некоторую «кухню» своей технологии, включающей свойства рисованной и кукольной анимации, а также свойства изобразительного насыщения:

 

– Это все без компьютера. Могу объяснить почему. Я не идеолог, который протестует против нового. Не английский ткач, который ломает станки. Когда мне говорят: «Старик, понимаешь, сейчас другие темпы», – я переспрашиваю: «А какие?» Разве дерево растет быстрее? Или мы Бетховена ставим на 76 оборотов, чтобы быстрее прослушать и получить информацию? Людям сейчас хочется окружить себя таким комфортом, когда уже жизни не видно. Может быть, я истязатель. Жуковский Александр Борисович, божественный кинооператор и мой большой друг, с которым мы много работали, говорил: «Если Норштейну хорошо, значит, ему очень плохо». Он хорошо меня понимал. Я всегда нахожусь, если не в состоянии «самогрызения», то в напряжении – точно. Меня постоянно терзают вопросы: так ли? тот ли это путь? правильно ли то, что делается? Понимаете, кино – сумасшедшее искусство, здесь нет различий между игровым, документальным или мультипликационным кино. На самом деле, экран един. Как сказал Эйзенштейн, муравей крупным планом будет производить гораздо более страшное впечатление, чем стадо слонов общим. Экран – есть экран. С него идет поток эмоций, и чем вызывает их режиссер, какими средствами, – это уже его дело. Главное, чтобы чувствовалась гармония. Мы можем не осознавать, почему нам нравится это произведение. Просто оно – вдруг! – вызывает у нас сердцебиение. Поэтому я делаю свое кино руками. Я прорабатываю руками все, каждую деталь. Цифра слишком освобождает человека, а мне кажется, что для творчества это может быть пагубно. Компьютер дает слишком много вариантов, среди которых так трудно остановиться на нужном. А верная дорога – всегда единственная.