Новая газета
VK
Telegram
Twitter
Рязанский выпуск
№47 от 4 декабря 2014 г.
Андрей КУРАЕВ: «Церковь должна хотя бы говорить правильные слова»
Знаменитый православный публицист – о динозаврах, «заначке» для Бога и ожирении батюшек


 
Во время визита в Рязань 27 ноября известный церковный публицист, в недавнем прошлом профессор Московской духовной академии и референт патриарха Алексия II, а ныне протодиакон Андрей КУРАЕВ дал интервью интернет-газете «Вид сбоку», которое мы полностью публикуем на страницах «Новой».
 
– Последние события, связанные с вашим именем, по крайней мере, в публичной сфере – это миссионерский съезд, который был на днях. Что в настоящее время для церкви является миссионерством? Во времена, когда мир для церкви делился на христианские народы и языческие, было совершенно понятно, что это. А сейчас?
 
– Церковная миссия, в отличие от пасторства, – это слово, обращенное к тем, кто еще не видит в церкви авторитета и не склонен обращать именно ко Христу, Евангелию и Церкви свои вопросы про себя самого.
 
– Какие именно?
 
– Вопросы нравственного и философского поиска. Вопросы о смысле жизни и искомой нравственной оценке. Цель миссии в том, чтобы человек решился эти вопросы адресовать именно церкви в самом широком смысле этого слова, включая Евангелие, то есть обращаться не к поп-звездам, не в ток-шоу искать эти ответы, и даже не в Академии наук (ибо наука отвечает на вопрос «почему», а не на вопрос «зачем?»). Поэтому на первом этапе миссии надо просто убедить, что мы адекватны, что мы не сумасшедшие, не таежные отшельники, случайно пережившие эру динозавров, что с нами можно говорить не только на археологические сюжеты.

– На ваш взгляд, именно в этом нужно переубеждать? Мешает, прежде всего, представление о какой-то излишней аскезе, отшельничестве? Или все же наоборот, мнение о том, что церковь свою миссионерскую функцию видит исключительно в некоей материализации своего влияния: в постройке новых храмов, во вхождении чиновников в какие-то совещательные органы при органах власти.
 
– Этих клише огромное количество, мы не одну страницу испишем, перечисляя их. Миссия церкви – это слово, обращенное к тем, кто не слышал, не понял или не принял Евангельскую истину. «Не слышал» потому, что средства коммуникации до него это никак не донесли в силу географических, политических и социальных особенностей. «Не понял» – потому что представление, которое у него сложилось о христианстве, оказалось очень односторонним и даже карикатурным. Я напомню, что во всех современных учебниках по истории религии, когда заходит речь об изложении христианской веры, почему-то главным пунктом оказывается, что надо подчиняться власти кесаря. Как будто ради этого Христос пришел на землю. «Не принял» – значит, человек, увидав нас, отчего-то не захотел быть похожим на нас…
 
Да, одно из главных препятствий на пути христианства – это сами христиане. Знаете, я иногда завидую апостолам. Их было мало, их преследовали, но за их плечами не было дурного бэкграунда. Кроме того, в них была полная идентичность их слова, их жизни и даже их смерти. У нас сегодня это не так. Оттого порой нам приходится представления о церкви вытаскивать из уровня вечной заморозки.
 
– Учебники так пишут, наверно, потому что историков интересует, прежде всего, политика, а политически христианство интересно в связи с тем, что Римская империя его сделала государственной религией. А почему? Потому что оно проповедовало, в том числе, и эту норму. Я просто предполагаю возможный ответ составителей учебников на этот упрек.
 
– Глупый ответ, простите, потому что все религии IV века высоко говорили о власти. Языческие религии как раз прямо обожествляли кесаря. Помните предсмертные слова императора Веспасиана – «кажется, я становлюсь богом»? И именно его сын Тит по его приказу разрушил библейский храм в Иерусалиме – тот единственный храм в Римской империи, где Цезаря не считали богом. А христианская вера как раз профанировала кесаря, утверждала, что кесарю не все надо отдавать, есть еще кое-что, «заначка» для Бога. И это – совесть. Если бы тендер по выбору госрелигии проходил именно по этому критерию, христианство точно проиграло бы его.

– Так что же должна сделать сейчас в России церковь, чтобы миссионерскую функцию в изложенном вами понимании выполнять?
 
– Церковь должна быть сама собой. Это все. То есть, соответственно, она и сама должна воспринимать себя как церковь Христа, а не как национально-патриотический и политический клуб. И, конечно же, от каждого из нас ожидается ну хотя бы слово о том, что Христос для нас значит.

– То есть вы имеете в виду, что священнослужители должны соответствовать этому подходу в личном смысле?
 
– Я хочу, чтобы хотя бы слова наши были об этом. Ни один педагог в мире, ни один публицист не живет в полном соответствии с тем, к чему он призывает. Этот зазор есть всегда, и иногда он становится совершенно скандальным. Но если мы, дурно живя, еще и отказываемся от своего долга на произнесение святых слов, тех слов, которые мы по статусу обязаны говорить, то это совсем роняет нас в глазах людей. Люди ждут, что христианский служитель должен призывать к милосердию. Если в ответ мы говорим, что в какой-то ситуации «некорректно было бы простить», то тут возникает серьезный когнитивный диссонанс. Или когда от нас ожидают рассказа о Библии, а мы советуем банкирам, как им вести их бизнес. Или когда министр пропаганды церкви говорит, что «нельзя ничего делать для очистки совести, надо делать для результата».
 
– Вы имеете в виду руководящие церковные круги или все?
 
– Нет, различные.
 
– А, на ваш взгляд, батюшке в Рязани или даже в районном каком-то городе что-то мешает соответствовать этой миссии в полной мере? Организационно.
 
– Ожирение. Оно мешает и организационно, и исторически, и экономически. Я не о личных аппетитах. Слишком хороший, жирный подарок сделал нам император Константин в IV веке, и мы им подавились. В церкви завелось много церковной собственности, и центр церковных забот и хлопот резко сместился… Есть замечательные слова святого Иоанна Златоуста: «Как слишком большая обувь натирает ногу, так слишком большое жилище натирает душу». Не надо быть святым «нестяжателем» Нилом Сорским, чтобы обратить внимание на очевидные вещи: как только у тебя появляется большая собственность, земля, недвижимость и так далее, то уход за ней и забота о сохранении своего права собственности на нее начинают пожирать твое свободное время, твои мысли, а значит, начинают влиять на способ твоего восприятия мира, на твою ориентацию в мире. И, наконец, на то, как тебя воспринимают – как епископа или как феодала, как священника или как прораба, как игумена или как субъекта хозяйственных отношений… Церковная собственность в истории Церкви сыграла роль топора, который Негоро подложил под компас корабля, ведомого 15-летним капитаном.

– Вы имеете в виду именно уровень личного дохода, личного благосостояния или?..
 
– Нет. Я не об этом сейчас говорю. Я говорю о том, что называют церковной собственностью. Зачастую очень хороший и лично вполне бескорыстный священник настолько погружен в свалившиеся на него проблемы ремонта, реставрации, строительства и так далее, что в итоге... Если бы вы знали, сколько раз я слышал от священников, епископов, которые выталкивали меня на амвон со словами «Иди проповедуй». Я упираюсь: «А что я-то? Твоя паства, ты и проповедуй». – «Отец Андрей, ты не понимаешь. Я за те годы, что мы не виделись, хотя мы и учились вместе в академии, превратился в прораба. Я только про гвозди-кирпичи могу размышлять». И это хорошие священники. И не их вина, что чаще, чем Евангелие, они берут в руки финансовые документы. Здесь есть какие-то системные вещи. Они расплачиваются за выбор, совершенный очень давно. Знаете, как бывает у человека — мы ведь долго живем, и, бывает, какая-то детская ошибка потом долгие-долгие десятилетия аукается болью и неудачами. А в истории Церкви – так и столетиями.
 
– Если позволите, выскажу одно предположение, а вы прокомментируете. В истории нашей церкви, в смысле взаимоотношений с властью, в смысле некоторого организационного могущества, она сейчас переживает период огромного подъема. Был советский период, до этого, вопреки распространенному мнению, что при царской власти церкви было очень хорошо, и мы были сугубо православной страной, но был же и долгий синодальный период, когда церковь вообще управлялась непонятно кем, иногда открытыми атеистами даже. То есть идеологически православие, конечно, главенствовало, но организационно и морально церковь была очень слаба по отношению к государству. Сейчас же небывалая самостоятельность.
 
– Поэтому я и считаю, что для нас, для церкви, сейчас пришло время сдачи ЕГЭ. То есть мы в условиях почти что вакуума влияний. Можно сказать, на нас сбылась мечта Канта – «поступай так, как если бы никакое прошлое и внешнее окружение не влияло на нравственные мотивы твоего сегодняшнего выбора». Сейчас у нас невероятная свобода, и поэтому мы не имеем права сослаться на чью-то чужую злую волю, помешавшую нам, христианам, жить по нашей совести и Евангелию. Это время, когда вылезают наши собственные болячки, и жабы, которых мы сами вырастили в себе, начинают нас душить. Так что это время правды и порой печальной очевидности.

– А на ваш взгляд, этот ЕГЭ – он уже не сдан, уже сдан, скажем, на «тройку» или еще пока есть время на подготовку?
 
– Я думаю, сейчас – блаженная иллюзия, бывающая через час после написанного экзамена, когда школяру кажется, что он ответил хорошо. Он еще не знает, что на самом деле натворил. Так что пока у нас полный оптимизм.
 
Константин СМИРНОВ