Еще давным-давно она стала лауреатом эстрадного фестиваля «Юрмала». Потом училась в «Гнесинке» у Льва Лещенко, создала группу «Ковчег», выпустила с ней 16 дисков, получила литературную премию за стихи, написала три книги (роман «Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной» даже номинировался на премию «Большая книга»), ставит спектакли, ведет тренинг по движению и перфомансу, снимает клипы, занимается жонглированием – и продолжает непрерывно развиваться, реализуя все новые проекты. Готовя сборник «Иноходец», выучилась рисовать, например, хотя до этого с карандашами и красками никогда не дружила. Словом, интересная барышня. И песни у нее интересные. А уж как она говорить красиво умеет… Приходите в субботу в «Старый парк» – сами во всем убедитесь. 

 

 

– Я люблю концерты – это трудное, но очень интересное, насыщенное состояние. Это поток – как шахматист играет партию или летчик ведет самолет. Тут совершенно не до эмоций, эмоции у зрителя, а у человека со сцены – очень сильное эйфорическое переживание. На мой взгляд, это гораздо интереснее, чем все на свете. Мне вообще не нравится отдыхать, я гораздо больше люблю работать. Причем не обязательно на сцене. Любые виды работ, которые я делаю, – когда я монтирую видео, пишу музыку... Это все трудоемкие интенсивные занятия, и они дают потоковое состояние. Я читала интервью одного хирурга, который говорил: «Оперировать – это настолько здорово, что я бы занимался этим, даже если бы мне за это не платили». Так оно происходит и у музыкантов. Мы занимаемся музыкой вне зависимости от того, платят нам за это или нет. Если это, конечно, настоящие музыканты. Деньги могут образовываться по ходу. Но сам процесс гораздо увлекательнее, чем деньги и другие плюшки.

 

 

– Безусловно, я могла бы себя реализовать не только в музыке. По ходу жизни у меня образовалось множество умений, каждое из которых могло бы стать отдельной профессией. Я параллельно научилась куче вещей, потому что это требовалось для создания хорошего выступления. Умею ставить свет, делаю режиссуру своего же представления, придумываю грим, пластику. Сейчас я вот, например, еще и рисовать научилась, чтобы собственные книги иллюстрировать. Могу преподавать хорошо, тренинги вести. Или, например, мне приходится быть дизайнером – к каждому концерту я должна изобрести костюм, к каждому диску – обложку. Наверное, любым из этих дел отдельно я могла бы заниматься. Но занятия сами собой образуются вокруг концерта. И если не будешь хлопать глазками и ждать, когда придет некто и выполнит творческую или техническую работу – ты всегда можешь научиться ее делать своими руками! И никого не надо просить по дружбе или нанимать за огромные деньги. И ни с кем не надо бодаться по поводу эстетических концепций: хочешь сделать хорошо – сделай сам! Когда другой выполняет твою творческую задумку, львиная доля сил уходит на то, чтобы объяснить, чего именно ты хочешь, и почему ты не хочешь так, как норовит сделать он. Я вот сейчас чуть не поседела, пока верстали мою книжку «Иноходец». Одно дело – взял и подвинул. Другое – объяснить, что подвинуть, куда, почему, и почему нельзя иначе.

 

При слове «творчество» мы представляем такого вольного художника, растрепанного, которого вдруг посетила муза, и вот он чего-то творит. Но когда ты доводишь до реализации свою идею, ты должен быть еще и трудолюбивым ремесленником, и очень хорошим специалистом в куче областей. Это не безответственная запущенная в воздух фигня – то ли стих, то ли не стих, а лишь одна стихия, – а когда ты действительно можешь дойти до результата. Вот это очень ярко в спектаклях проявляется. Ты в полете находишься всего лишь какой-то миг, а в остальном ты что-то пилишь, клеишь, делаешь декорации, костюмы, составляешь разрозненные номера в сценарий, монтируешь музыку, рисуешь афиши. Это все трудоемкая возня, требующая постоянного изучения каких-то технологий, но это очень здорово именно в комплексе. Штука в том, что иными способами этого полета не достичь. Вернее, достичь можно случайно, но не повторить. Чтобы повторить, да гарантированно, в назначенный день и час, да еще и со зрителями, зашедшими с улицы поначалу каждый в своем настроении, – нужна магия третьего уровня. Назовем ее словами «уметь работать и уметь управлять своими состояниями».

 

 

– Мне кажется даже странной фраза, что вообще может возникнуть какой-то творческий кризис. Думаю, это возможно только разве что из-за ошибочных действий человека. Творчество можно сравнить с рекой, стремниной или – снова употреблю слово – потоком. Ты просто в нем серфишь – заходишь и плывешь: вдоль, поперек, наискосок. И если ведешь себя как-то глупо и неправильно, ты, конечно, можешь из него выпасть, но это будет только твое решение. Идей бесконечно много, только бери, лови, реализуй. Но идея – это лишь заявка, эмбрион или даже сперматозоид. А дальше ты должен (если, правда, берешь на себя ответственность за идеи, которые наловил), как родитель хороший, вырастить и в жизнь полноценно отпустить. Тогда чувствуешь себя удовлетворенным. А нахватать много идей, заданий от Господа Бога и их не реализовать – вот это глупо и неправильно, я за это ощущаю ответственность. 

 

У меня есть много-много всего недореализованного, поэтому я всегда загружена собственными заданиями. Если я сделала одно, меня сразу же ждет много другого, когда-то отложенного. А что такое нет творчества – я даже представить не могу. Неужели есть люди, которые сидят и вздыхают, что нет идей? Таких в принципе не должно быть! Не надо гоняться за идеями. Нормально живешь своей жизнью, а идея – это такая вольная птица, в любой момент она залетит. Надо просто быть готовыми к этому, должны быть открыты окна и двери. А высиживать с закрытыми замками и жаловаться на отсутствие идей – нелепо, открой сначала ту дверь, в которую ей залетать! Я абсолютно не парюсь, если у меня не пишется стих, и вообще даже не думаю об этом. Я ничего не должна. Полно других работ. Происходит каждодневная жизнь с ее интенсивным проживанием. А эти птицы – они залетают именно между делом, часто в совершенно неподходящие моменты. К примеру, опаздываешь на поезд, бежишь с чемоданами по эскалаторам, и в этот момент прилетает идея. Надо ее запомнить, записать или наговорить на диктофон, и потом, когда появится более спокойный момент, над ней поработать. Это как сон записать – надо срочно, пока не улетучился.

 

 

– Вообще-то это иллюзия, конечно, что существует какая-то необыкновенная молодость. Я точно так же из плоти и крови, и точно так же устаю и болею и, в общем-то, не молодею. Но если чего-то тело мое просит, я ему даю. Отличный ключик к молодости и хорошему настроению – всегда много двигаться. Потом, я слежу, что ем. В основном, растительную пищу, хотя и позволяю себе иногда, очень редко, какую-нибудь гадость. Вот мой друг курильщик говорит: мне и самому уже курить противно, и удовольствия никакого. Но звонит телефон – я на автомате беру сигарету, зажигаю... Я стараюсь отслеживать у себя автоматические движения. Всегда прислушиваюсь: правда мне этого прямо хочется или нет? Могу позволить себе и мясо, и алкоголь, но только если мне действительно этого надо. Бывает, что-то гнетет, изматывает, и тело запросило такой вот поддержки. Я знаю, что будут последствия. Сначала становится легче, но потом надо переварить, пережечь полученный яд. Поэтому я не увлекаюсь. Когда ты ешь мясо, берешь на себя ответственность за эту коровку. А ты хочешь тащить это на себе? Если есть чем платить, если ты миру даешь больше, чем получаешь, то баланс остается в правильную сторону. Но сейчас во многих людях присутствует бездумность, они не понимают, как много они тратят, набирают кредитов – в прямом и переносном смысле. И мясоедение – это такая кредитность. На земле накапливается очень много ненужного убийства и всяких других вещей, например, вырубание леса... Можно соблюдать баланс и договариваться с землей – сколько мы берем и сколько даем. Но когда это не договор, а грабеж, когда он происходит бездумно, на автомате, то получаем то, что получаем. У человека есть на земле свои права. Если срубить дерево для того, чтобы построить дом – это правильный баланс, и дерево будет не против. Но если кто-то ради бизнеса вырубает целые экосистемы, то природа не согласна с этим. Все это расплату за собой влечет, причем мы несем коллективную ответственность – мы все расплачиваемся за то, что кто-то вырубает леса.

 

 

– Разделения на мафии и семьи, на армии и секты, каждая из которых «единственная самая правильно верующая» – очень неправильная штука, на мой взгляд. Люди придумывают описания неведомого, и это нормально. Но потом настойчиво, даже агрессивно, допрашивают встречных и поперечных: а вы за то описание или за это? Вы за наших или за ваших? Это все человеческие конструкции – позолоченные, с колоннами, с ритуалами и костюмами, со специально написанными текстами, с торжественными праздниками и высоко сидящими иерархами. Кому-то ритуал помогает выйти на правильный коннект. Но это все посредничество, игры человеческого разума. Я не испытываю к ним отторжения до поры, пока они помогают человеку выстроить свою антенночку для связи с горним-вышним. Бывает, человек сам не может или не решается, а тут ему готовые формы предлагают. Мне горячо нравятся храмы и молитвы, шествия и песнопения. Но как только внешняя форма становится агрессивной, как только начинается деление на верных и неверных – сразу война, ненависть и насилие. Я в эту игру не играю. 

 

Обрядоверие и войны за свой позолоченный картон чреваты пролитием вполне реальной крови. Вот искусство в какой-то степени является ритуалом, но оно культивирует условность, временность и разнообразие. Сегодня ты создал сверкающий дворец, завтра – сад камней, послезавтра – танец. Все это будет способами переживать высокие состояния, настраивать себя на них. Я нормально захожу в церковь, мне там очень нравится до тех пор, пока на меня не зашипят какие-нибудь бабки: «Не так одета, не там стоишь!» Сами священники их называют «наши православные ведьмы». Но не в них вопрос, а в насилии, давлении, которое пытаются внести в столь хрупкую сферу. Смысл религиозных претензий всегда сводится к формуле «как ты смеешь не чтить наш корпоративный ритуал!» Мы подобное этому еще в детстве проходили – с портретами партии, с красными галстуками и маршами, с салютом и пионерскими клятвами. Попробуй поперек течения пойти. Сейчас те же люди, что нас строем заставляли маршировать, в крестный ход молодежь загоняют. Вопрос об открытости истине, сверкающему и неподдельному, что тебе в глаза все время смотрит, незаметно подменяется вопросом о лояльности линии руководящей и направляющей верхушки, как бы она себя ни позиционировала.

 

 

– Я по своей природе – сталкер, лиса. Я постоянно занимаюсь тем, что смотрю на окружающих, читаю их. Закулисье «Рождественских встреч Аллы Пугачевой» – находка для человека с «рентгеном» или «видеокамерой» в глазах. Я провела время на съемках очень осмысленно. Конечно, мне не придет в голову всерьез в это играть. Кто-то писал в интернете, что увидеть Арефьеву на «Рождественских встречах» – все равно что Христа за кассой «Макдональдса». Возможно, они так испугались за меня. Но неправильные вещи ко мне не прилипают. Это в 1987-м, в Юрмале, я была студенткой музучилища, неоперившимся птенцом, в котором еще никто ничего не видел и который мог вырасти в кого угодно. Но когда появилось мое самостоятельное творчество, все прояснилось. Поэтому и отношения с сегодняшним ТВ у меня сложные. Прежде были музыкальные передачи вроде «Программы «А», «Антропологии», там можно было сыграть полноценный концерт. А сейчас этого нет, только идиотские ток-шоу. Если зовут – ставлю единственное условие: приду только в том случае, если речь пойдет и о моей музыке и она прозвучит в программе. Но зовут, чтобы поговорить о стрингах, принцессе Диане, лечении пиявками... Конечно, отказываюсь! Зачем мне быть говорящей обезьянкой? Однажды, впрочем, я отказалась от очень хорошей темы с замечательными ведущими. Программа посвящалась «Божественной комедии» Данте. Сочла себя недостаточно компетентной для разговора.

 

В доперестроечной эстраде поддерживался хороший уровень ремесла. За который, по крайней мере, не стыдно. А некоторые вещи из той эпохи и сегодня вправе считаться эталонными для музыкантов. К этому материалу я во время обучения отнеслась с большим вниманием. Изучила, переняла, включила в свой инструментарий. Конечно, все было несвободно, и надо помнить о «партийности искусства». Но в советских эстрадных текстах и мелодиях шифровались духовные смыслы. Я даже в шутку мечтаю о проекте «Эзотерические песни советской эстрады». Вот, скажем, шлягер «Этот мир придуман не нами» – мистическое произведение. «Последняя поэма» Алексея Рыбникова на стихи Рабиндраната Тагора – духовная поэзия. А советские революционные песни? Это же духовные гимны, молитвообращения к горнему – «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» Или давние песни Давида Тухманова, Александра Градского. Они оставили во мне значительный след. Я несколько раз исполняла их в проекте «РояльКовчег», и есть ощущение, что эта тема для меня не закончена. Не то, что сейчас происходит в эстрадных передачах центральных телеканалов – адов мрак. Мне страшно за зрителей, которые воспитывают эстетическое чувство на махровой безвкусице. У меня нет аллергии на поп-музыку, эстраду, тяжелую музыку, панк, кабаре. Но есть отвращение к пошлости. Пошлость – это имя дьявола.