Как странно, когда уходит человек, говорить слова памяти: кажется, знаешь его очень хорошо, начнешь вспоминать – ничего конкретного. Тем не менее, пусто на душе, потому что одним близким, одним товарищем в этом мире осталось меньше.

 

Мы с Димой познакомились в 2004 году. Я как раз вернулась из Москвы, искала работу в Рязани. На одном журналистском семинаре, где собралось множество достойных представителей рязанских СМИ, был, в том числе, и Дима, и он меня как-то подтолкнул к мысли попробовать свои силы на рязанском телевидении. С ним мы через месяц и пересеклись в отделе информации. Но у меня работа не заладилась, потому что я не «новостник» по специфике мышления, и я быстро уволилась. А у Димы работа шла, насколько помню, успешно. Правда, через несколько месяцев он тоже ушел с телерадиокомпании. Почему, из-за чего? Говорили: из-за характера. Подробностей не знаю. Но знаю, что характер у Дмитрия, действительно, был независимый. Насколько могу судить, он не признавал авторитетов, если сомневался в их правоте, и действовал по собственному внутреннему «компасу». Разве не ведущее качество для журналиста – самостоятельность?..

 

За что я особенно благодарна Дмитрию (и его самодостаточности) – за статью «Те же буквы, но другие слова» в рязанском выпуске «Новой газеты» в 2004 г. Это был отклик на скандал вокруг постановки муниципального театра «Предел» (г. Скопин Рязанской области) «Я ябет юлбюл», инспирированный педагогами за то, что пьеса по стихам Веры Павловой содержала единичные матерные слова (причем красиво вписанные в контекст!). Проскурин горячо возражал гонениям на постановку по признаку содержания в ней мата. Журналист нашел поддержку у Ярослава Гашека (пояснение к первой части «Швейка»): «Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова… Жизнь – не школа для обучения светским манерам. Каждый говорит, как умеет. Церемониймейстер доктор Гут говорит иначе, чем хозяин трактира «У чаши» Паливец. А наш роман не пособие о том, как держать себя в свете, и не научная книга о том, какие выражения допустимы в благородном обществе. Это – историческая картина определенной эпохи».

 

В прошлом году я процитировала эту статью Димы в своем публицистическом материале «Литературные Лаокооны»: о допустимости использования мата в литературе. Помимо удачного материала для цитирования, статья предоставила мне особо ценное по нашим временам «чувство локтя». Спасибо тебе, Дима!..

 

 

Подборка из нескольких ярких материалов многолетнего обозревателя "Новой"

 

 

Я живу в этом городе с рождения и очень хорошо знаю его ритм. В последнее время он напоминает мне гипотонию с примесью экстрасистолии на фоне расстройства всех остальных органов. Сбои в городском сердцебиении я отношу вовсе не к перманентным кризисам власти. (Ибо саму власть язык не повернется назвать ни «сердцем», ни, уж тем более, «душой» города. Ее даже «мозгом» с трудом назовешь. Инородное, короче, тело). Так вот сбои наиболее ощутимы в час пик, когда мы, как кровяные клетки стремимся попасть из одной части Рязани в другую, пользуясь общественным транспортом. И этот час-пик теперь случается ровно 14 раз с 7 утра до 9 вечера. И, наверное, более всего ощутить свободу передвижения в скоростях позапрошлого столетия удается жителям Приокского. И то – лишь тем счастливчикам, которые совершают свой маршрут лицом к окну, а не задницей, что одинаково любят и водители, и гаишники, получая каждый свой куш.  Безусловно, их глаза уже успели привыкнуть ко всему, чем обогащается ландшафт этого города в соответствующем ритме. Им уже кажется, что надземные переходы, «Метро», «Премиум» и стела с символом Москвы торчат здесь со времен Надежды Чумаковой. И что ровно настолько же, насколько расцвечивается фасад города, ветшает его изнанка.

 

О чем думает человек в маршрутке? О том, что пора пригласить в гости родственников из Кадома или Калуги и показать им все это сверкающее великолепие? Дескать, о, блин, как мы тут зажили! А потом прыгать вместе с гостями в кромешной тьме по островкам смерзнувшихся бытовых отходов и грязи в своем дворе на улице Бронной? Нет уж, лучше мы к вам! <...>

 

 

 

Они нам – по колено, мы им – по… 

 

Защита детей в нашей стране давно стала делом рук самих детей. 

 

Объявленная в начале прошлого года президентом война с беспризорностью либо закончилась поражением государства, либо юные бомжи ликвидированы как класс посредством поголовного зачисления в ряды «Молодежного единства». 

 

По крайней мере, дети асфальта выпали из поля зрения государственного ока. Борьба с беспризорниками скачкообразно перешла в борьбу с олигархами. Последняя пополняет «книгу  прибылей», а со шпаны голоштанной – что взять?

 

Дети знатных родителей – «позолоченные» мальчики и девочки мажоры не многим, кроме окружающего достатка, отличаются от своих «братьев по разуму» из городских трущоб. Пожалуй, воспитанные в условиях выживания, а не проживания, уличные дети способны, как дворняжки, острее воспринимать и понимать действительность. Виртуальные щедроты купленного родителями компьютера не мешают им правильно оценивать жизнь.

 

Тем не менее – дети новой России, брошенные на произвол или «облизанные» со всех сторон, вызывают у нас – поколения старшего – вполне обоснованный страх. Обоснованный агрессивностью, беспринципностью и циничностью подрастающей смены. Обоснованный настолько, что писатель Виктор Шендерович уже предлагал ввести «День защиты от детей». 

 

Нет, они не «la generasion perdue» – «потерянное поколение» в определении Гертруды Стайн по отношению к Эрнесту Хемингуэю. Они уже нашли себя. 

 

И свою нишу в этом мире. Немыслимую и неудобную для нас. 

 

...Вначале было слово и слово было – «…».  Примерно так поняли рязанские культуртрегеры суть спектакля «Я ябет юлбюл» скопинского театра «Предел», представленного в рамках фестиваля «На пороге юности». То есть – для детской аудитории. 

 

Матерная цитата прозвучавшая вначале действа и столь взбеленившая «почтенных» матрён из местного культотдела была на ура, как мне рассказывают очевидцы, воспринята благодарными юными зрителями. В обществе, где нецензурщина давно перестала быть руганью, где матерные слова служат лишь связующими междометиями или синонимами цензурных определений, мат давно следовало бы легализовать, как марихуану в Нидерландах или как проституцию в иных странах. 

 

«Ругаетесь матом, словно дети малые» – выражение вошедшее в обиход еще добрый десяток лет назад. В принципе, основа противоречий в околокультурном слое, представляющем местную «богемку», – лишь материальная сущность этих слов в противовес духовной. 

 

Но, так или иначе, гораздо позорнее для представителей областной культуры и искусства не знать, кто такой Гришковец. (Сами признались). 

 

И не в том проблема, что детишки не принимают критерии нравственности, положенные за основу в жизни их родителей и учителей. Проблема в учителях. Уж коли мир изменился, впору измениться им самим. Отбросив ханжество, совершенно не уместное в воспитании, а скорее развивающее в неокрепших мозгах лишний цинизм. 

 

Ставшая уже не устаревшей, а практически ортодоксальной система образования и культуры, поддерживаемая заторможенными клерками, служит отнюдь не просвещению, а лишь вызывает отвращение у тех, кого бы следовало просвещать.

 

Ответить же критикам делевского спектакля можно только словами Ярослава Гашека:

 

«Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова».

 

Юные зрители ответили бы короче.

 

 

 

 

В половине двенадцатого вечера тринадцатого января этого года мы с женой вскарабкались по обледенелым ступенькам ко входу в кафе «Старгород», продели через ручку закрытой навсегда двери букет цветов, открыли шампанское (или водку, уже не помню) и после троекратного «Ура!» отбыли продолжать гулять на собственной свадьбе. 

 

Это была дань месту, где мы годом ранее впервые встретились, но и это же было последнее «прощай» заведению, которого через полгода не стало. 

 

А ведь на протяжении десятилетия кафе «Старгород», которым успели поуправлять даже местные защитники прав потребителей Полина Игонькина и Михаил Варакин, было настоящей звездой (star) этого города. Звездой путеводной для всех, кто совершал свое космическое движение по Полонке и Свободе. Внизу, в ресторанной части, было сравнительно цивильно, а наверху – в забегаловке – многолюдно. И каких людей здесь только не было. Профессора педуниверситета, ведущие специалисты областной администрации, ведущие телевизионных программ, ведущие газетные журналисты нашего города и все остальные известные и талантливые люди нашего города, ведущие хоть и нездоровый, но полноценный образ жизни.  И те, кто уже ушел из жизни, столько ее вдохнули в эти прокуренные стенные панели. Андрей Мельник, водолаз и собиратель легенд. Ромка «Бамбук», сам по себе легенда Рязани. Все они здесь были, иногда ели, чаще – пили. 

 

В отличие от ильфо-петровского Старгорода здесь было в избытке и невест. И столько судеб сплеталось, расплеталось и переплеталось в энтом кафетерии. Сколько здесь плелось разных историй, давших начало разным фантастическим статьям и книгам. И даже сам писатель Манов поимел с этого заведения хлеб. Не без моей, правда, помощи. Благо я и стибрил старую деревянную вывеску с надписью «Хлеб», которую Юра пытался спрятать под полу своего пальто, но так и вез ее домой, выставив острым концом – на всеобщее обозрение пассажиров маршрутки.

 

Начало же конца исторического места Рязани, как принято считать, положил Шпак. Когда именно он его положил на соседнее с резиденцией кафе, доподлинно неизвестно. Правда, очевидцы рассказывали историю, как два года назад после 8 марта на «Эшафот» влетел человек в спортивном костюме, очень похожий на губернатора. И, оглянувшись, сразу вылетел обратно. «На запах пришел», – прокомментировали свое похмельное видение завсегдатаи. Но, так или иначе, в «Старгороде» (он же «Эшафот», он же «Жаба», он же «Вьюн», он же «Старка», он же «Электричка») почувствовали недоброе. 

 

Так помянем место наших встреч, где было так: в отличие от простолюдинов чиновникам из областной администрации приходится не спускаться в подвал, а подниматься на «Эшафот», что на улице Полонского. Дьявольская сущность этого заведения заключается в том, что обратно приходится именно спускаться по крутым ступенькам, что в определенном состоянии гораздо сложнее, чем подниматься. Вот тут один главный редактор районной газеты не смог спуститься и сломал часть перил, а потом три месяца ходил охрипшим, потому что дело было зимой.

 

Ну и мы… бодрым заплетающимся шагом держим путь на улицу Полонского, где хищно оскалило свою входную дверь кафе «Старгород» («Эшафотом» его называют по ассоциации с вышеупомянутыми ступенями). Правда, после недавней перепланировки заведение стало больше напоминать вагон электрички, как его теперь и называет постоянный контингент. Неизменным остался лишь аквариум на стене, в котором уже не раз посетители собирались мыть голову и ноги. А некоторые предлагали бросить туда кипятильник, чтобы потом закусить экзотической ушицей.

 

Летом здесь уютно и прохладно, мухи, разморенные жарой, лениво отдыхают на недоеденных бутербродах, за угловым столиком некто уже двадцатую минуту изучает содержимое пивной кружки, не понимая, как он здесь оказался, в общем, благодать и суровая российская действительность. 

 

Зато зимой здесь не протолкнешься, потому что внушительная часть любителей «пьяного парка» перебазируется именно сюда. Пьяный девичий смех, сизый дым под потолком, и кто-то уже полчаса не выходит из туалета: сегодня здесь не работники правительства, а маляры из РХУ.

 

При этих явных минусах, к коим приплюсовывается отсутствие таких настоек как «Зверобой» и «Зубровка», можно отметить необычно замечательную закуску «Помидорка на хлебушке, намазанном маслом, залитая сверху сыром», жалобно скулящая на зубах.