Памяти сельского учителя и удивительного человека Ивана Гавриловича Ухловского



Каждый год с приходом лета вспоминаются мои годы детства, прожитые в заповедном солотчинском бору. До сих пор явственно представляю почти всех, с кем по судьбе выпало встречаться. Слышу их голоса, помню многие поступки и разговоры.

Солотчинская девственность

С нахлынувшими воспоминаниями возникает в душе особое благодарственное состояние за чудо проживания в памяти многочисленных восторгов удивлений.

Это сейчас затоптанная, замусоренная, всеобщим небрежением изнасилованная древняя Солотча представляет собой жалкое зрелище и требует к себе спасительного внимания. А в 50-е годы ее вековой бор величественным хозяином встречал всякого гостя. Солотчинские старожилы помнят времена строжайшего догляда лесничих за лесом. Ухоженный, вычесанный деревянными граблями, он был он необычайно чист. После войны дрова на зимнюю топку в Солотче приобрести было довольно трудно, вот и приходилось жителям окружающих деревень сгребать по всей округе колки – опавшую сосновую хвою.

Густой можжевеловый подлесок, поляны душистой белой гвоздики и головокружительный дурман папортниковых зарослей с обширными лоскутами алеющей земляники – все это приводило в неописуемый восторг любую душу, особенно детскую! Как же, оказывается, все это было давно! Теперь на этой веками намоленной монастырской земле, осененной подвигами великого князя-схимника Олега Рязанского, непрестанно мечется жребий на предмет приобретения в собственность очередного «жирного земельного куска». Растут современные заборы, до предела сужая лесное пространство.

Нынешнее состояние наших лесов характеризует общую деградацию культуры. Больно сознавать это, но, как видно, любой урок, как всегда, нам не впрок! Заборы из бетона вместо живого частокола боровых сосен не создадут их хозяевам той тишины и того безграничного покоя, какие некогда были разлиты по солотчинской округе.

Но оставлю желание к морализаторству и вернусь к своим детским воспоминаниям, ставшим в чем-то определяющими в моей судьбе.

Жарким июлем 1951 года началась история первого межсоюзного пионерского лагеря. Со временем ему дали название «Юность».

Многие годы все на его территории восхищало свежестью новизны и добротности. Ровно шестьдесят лет тому назад под роскошным пологом сосновых крон вспыхнули клумбы садовых цветов. На протяжении всего лета строго по часам лесную тишину дробили призывные звуки пионерского горна. Добротные срубы дачных построек вмещали более трехсот детей, проживавших свою смену в условиях строгого режима. Дисциплина была буквально во всем! Например: сейчас уже трудно поверить в то, что обеденные столы всегда были накрыты белыми скатертями, причем столы сервировались не в виде исключения, а ежедневно. Каждый ребенок находился под присмотром взрослых. Все были вовлечены в системный отдых, во время которого помимо общелагерных массовых мероприятий  была возможность заниматься в многочисленных кружках.

Для занятий в кружке юннатов выстроен был просторный павильон. Ребенок, впервые попавший в это помещение, замирал от удивления. Было чему удивляться. Высокие вольеры для птиц, большие аквариумы, террариумы и садки для млекопитающихся, многочисленные гербарии – все это возбуждало и без того неуемное детское любопытство.

Салям Салямыч

Но самое большое удивление вызывала личность бессменного руководителя этого кружка Ивана Гавриловича Ухловского. Кто он для новых поколений? Никто. Кто сейчас помнит этого удивительного в своей доброте педагога? Наверное, уже единицы.

А он был из тех старших опекунов, которым выпала тяжелейшая педагогическая доля – помочь многим детям послевоенного поколения избавиться от комплексов социальных перенапряжений, которые были характерны для этого времени.

– Дяденька, а как вас зовут?

– Салям Салямыч!

– У, какой чудной!.. Ну, а правда, как же вас зовут?

– Кисель Компотыч.

– Да ладно вам! А по-настоящему как?

– Как-как! Глицерин Вазелинович – вот как!

Не спешите морщиться или ухмыляться.

Прожив без года семь десятков лет, я мало встречал педагогов, способных на такую искреннюю любовь к «брошенным», чужим детям, многие из которых ничего доброго в своей жизни не видевших. Как правило, такие дети росли дичками. Вот и собирал их под свое крыло «чудной дядька».

Неожиданно появилось желание воспроизвести фрагмент из собственной педагогической практики.

Летом 1982 года горел солотчинский лес. Вокруг себя собрал я «неприкаянных», т.е. ребят без определенных интересов. И, … сформировав  «армию Лешего», приступил с ними к патрулированию прилегающих к лагерю «Сатурн» лесных квадратов! После каждого «дежурства» тащили на себе из леса причудливые коряги, прикатывали небольшие бревна. Вскоре на территории лагеря появилась Поляна сказок с избушкой на курьих ножках. Для строительства избушки и всего сказочного реквизита был использован лесной горельник.

Работая с детьми, разве думал тогда о своеобразной преемственности? Мое пионерское лето 1951–52 и лето 1982-го имеют абсолютную связь! Детская моя зачарованность солотчинским лесом, которую  пробудил рядовой учитель биологии из села Поляны Иван Гаврилович Ухловский, помогла в свою очередь очаровать уже иное поколение городских детей. Причем, как и у Ивана Гавриловича, это были десятки  детей, которые не нашли в себе особых талантов для участия в каком-либо профессиональном кружке, почему с удовольствием и бродили до обеда со мной по лесу, а всю вторую половину дня увлеченно мастерили свою сказочную поляну.

Вспоминаю обо всем только ради одного: для работы с детьми нужно иметь самое главное – ЛЮБОВЬ! Нет, конечно же, профессиональные, хорошие знания в работе с детьми необходимы, но вновь повторяю слова мудрого философа-диалектика А.Ф. Лосева: «В работе с детьми знания без любви становятся социально опасными!»

Не в этом ли кроется отчасти причина современной социальной трагедии в нашем обществе, когда молодежь всех возрастов оказалась чужой в своем Отечестве? Бесконечные массовые мероприятия с неизменными призами и прочим антуражем подменяют подлинность искренности личностных отношений. Личность вызревает в тишине, наполненной постоянным человеческим вниманием к ней! Но внимание должно быть не показным, а на уровне постоянной сердечной любви и уважения к маленькому человеку. 

Помню, как я попал под очарование чудака-педагога. В авиамодельный кружок меня не записали, поскольку был мал. (К слову, руководил этим кружком в ту пору друг Ивана Гавриловича Николай Николаевич Малин, с которым у меня на протяжении тридцати с лишним лет сложились очень дружеские отношения.)

Никакой дрессуры

Так вот. Слоняюсь по территории без дела и слышу: «Дружок! Ты чего же не поможешь мне раненого птенца до лечебницы донести? Держи-ка! А то у меня руки устали. Невзначай ему больно сделаю». В сказочный павильон, в котором самостоятельно занимались кружковцы, я вошел на законных правах. Еще бы! В моих ладонях сидел притихший птенец-слеток.

С той поры по судьбе своей я накрепко связан с птицами, которые ловились мною без каких-либо силков голыми руками. И не только птицы. Ежи и ящерицы до сих пор позволяют себе вольность не спешить убегать от меня. А ведь в то лето 1952-го у меня особой заботой были отмечены бесхвостая серая ящерка, еж-ворчун и молодой совенок неясыти, у которого было помято крыло. Может быть, и впрямь в нашем мире материальны не только слово, мысль, но и любовь? Для этого уж слишком много примеров неожиданного поведения животных, которые проявляют чудеса особого своего расположения к человеку, их любящему. До мельчайших подробностей помню эпизоды, связанные с птенцом копчика, которого мы подобрали при очередном обходе леса. Птенец был изувечен. Помню, с каким замиранием смотрели на то, как Иван Гаврилович накладывал шинку на места переломов у птицы. Помню, как повара столовой собирали для него обрезки парного мяса. Две смены Шунька – такую кличку дали ему дети – развлекал лагерь. Утренняя линейка. Один за другим председатели советов отрядов сдают рапорта: «Товарищ старший пионервожатый…»; а тут кто-либо, заметивший высоко над кронами  парящую птицу, звонко кричит: «Шунька!.. Шунька!..»

Все… линейка сорвана, поскольку на детские ликующие крики благодарная птица срывается камнем с высоты и… усаживается к кому-либо на плече, непрестанно при этом оглядывая своим грозным взглядом бойцового хищника пионерский строй.

Что же тут удивительного? – спросит иной читатель. Обыкновенная дрессура… В том-то и дело, что в кружке Ивана Гавриловича не было никакой дрессуры.  Любили дети все свое зверье так же искренне, как любил своих подопечных наш чудаковатый «Салям Салямыч».

Сколько же сейчас ему могло быть лет? Думаю, около ста. Но это всего лишь предположение. На фотографии ему около сорока. Но детьми он воспринимался озорным, светлым ровесником.

Доктор технических наук, профессор РРТИ Александр Сергеевич Арефьев (на фото он в первом ряду четвертый справа, а автор статьи в последнем – крайний справа) вспоминает: «Иван Гаврилович постоянно фотографировал зверушек, насекомых, растения. Я с азартом ловил для него больших и малых стрекоз… Любили мы его. Человеком он был необыкновенной доброты. Достоин доброй памяти».

Жаль, что слишком мало знаем о нем. Меня, как педагога, не оставляет мысль о причинах странного поведения сельского учителя биологии, который чудаковат был лишь в момент своего знакомства с ребенком, но в остальное время спокойный, невозмутимый и необыкновенно внимательный к чужой беде человек. В его родном селе Поляны маленькая избенка, в которой жил он с матушкой, была обнесена десятками шестов со скворечниками. Иного быть не могло. Но откуда у сельского учителя, оставшегося для всех нас закрытым в своей родословной, оказалось столько прозорливого внимания? Деликатной предупредительности?

Помню, как весь лагерь буквально сходил с ума от общелагерной военной игры. Мальчишки из черной глины понаделали пистолетов. Часами полировали их грифельными стержнями. Из толстых веток прибрежного ивняка строгали кавалерийские шашки. И тут вновь наш «Глицерин Вазелинович», как именовал себя Иван Гаврилович, собрав группу отчаянных вояк, отправляется с ними на Третий остров в район Лысой горы за черной глиной. Путь нелегкий, особенно обратный, с тяжелым комком сырой глины, насаженной на толстую палку. Принесли в павильон и тут же получили задание.

– Ну, что? Солотчинский монастырь разрушается, так нужно спасти и его. Следует слепить макет. Помните его постройки? А?!

Став взрослым, прожив в мире искусства более пятидесяти лет, я невольно подумал: возможно, моим первым наставником в искусстве мог оказаться рядовой учитель биологии, как бы невзначай отвлекший меня от азарта «войны» и заставивший полюбить на всю жизнь подлинное сокровище – камерные постройки солотчинского монастыря.

Нет. Вернее сказать: не заставивший, а открывший или подвигнувший. Он ведь действительно не заставлял, а воспитывал в любви понимать, знать и дорожить всем роскошным миром природы.

Великим человеком был тот солотчинский чудак, учитель сельской школы Иван Гаврилович Ухловский.