Елена РОСИНА – реставратор Рязанского художественного музея. В обширной сфере реставрации, где очень важна узкая специализация, ее профиль – станковая масляная живопись. Хотя последние годы в ее мастерской помимо картин все чаще можно увидеть иконы. «С годами душа все больше и больше ложится на иконы, они словно зовут и ими хочется заниматься», – так просто объясняет Елена.

 

Увлечение яркой красотой и пышностью живописи, которым воодушевлен каждый художник в пору ученичества, не миновало и ее. Но постепенно, с годами, страсти улеглись. Открылась совершенно иная красота, иная радость. И это, наверное, вполне естественный путь, особенно для реставратора. В этой работе, как ни в какой иной, пожалуй, требуется усмирить порывы, призвать всю выдержку и терпение. Кропотливость, усердие, тщательность – без этих качеств немыслима работа реставратора. Сантиметр за сантиметром она счищает патину времени, освобождая первозданный облик произведения.

 

Елена показывает одну из икон XIX века, находящуюся сейчас в работе. При поступлении она была в ужасном состоянии: весь красочный слой съежился, залитый неизвестной составом, который не взяла ни одна кислота. Счищать его приходится скальпелем: кропотливо, буквально по крупицам. Но итог оправдывает все – икона оказалась трехслойной, открыв чудную изначальную живопись!

 

Скальпель в руках Елены Росиной – инструмент обычный. В ее арсенале полный врачебный набор: зонды, щипцы, пинцеты, бормашины, стоматологические инструменты. Хотелось бы и химическую лабораторию иметь при музее, мечтает Елена, и собственный рентгеновский аппарат. Современные технологии открывают для реставраторов неограниченные возможности. Хотя по-прежнему главная ценность – это опыт общения с мастерами-профессионалами. О русской школе реставрации и зашла речь в начале нашего разговора с Еленой Росиной. 

 

– Стать реставратором без учителя, без мастера невозможно. Бесценный опыт дали стажировки в Научно-реставрационном центре им. И.Э. Грабаря. Моим первым руководителем стала заведующая отделом масляной живописью Надежда Сергеевна Кошкина, высокий профессионал, чуткий, душевный человек. Там вообще работал удивительный коллектив! Были готовы делиться всеми знаниями, никогда ни в чем не отказывали, особенно если видели в ученике искреннее стремление. Существенное преимущество Центра им. Грабаря в том, что здесь собираются большие реставрационные советы, а это уникальная возможность услышать мнения именитых мастеров, перенять что-то из их опыта.

 

 

– Я к этому всегда стремилась, скажем так. Это желание запало в душу еще в школе, помню, как мы говорили об этом с учительницей математики. Потом было Рязанское художественное училище, после окончания которого, в 1985-м, Василий Иванович Колдин «благословил» меня на работу в музей: позвонил тогдашнему директору Степану Михайловичу Степашкину, и тот меня взял.

 

 

– Нет, что вы! Степан Михайлович мне сказал: «Лена, зачем тебе ходить в грязном халате и нюхать химию! Иди в массовый отдел, общайся с народом!» Так что сначала я прошла массовый отдел, потом работала под руководством Ирины Николаевны Денисовой в советском отделе, где познакомилась с хранительской деятельностью. И только спустя два года попросилась в реставрацию. Это было очень полезное время, я узнала практически все стороны музейной жизни.

 

 

– Да, «Женский этюд» Семена Гавриловича Никифорова. С нее все начиналось, поэтому она такая памятная. Работа была написана Никифоровым еще в период ученичества в мастерской у Серова. Холст был натянут на раму меньших размеров, поэтому кромки надо было развернуть и дублировать.

 

 

– Ой, это встречается сплошь и рядом! У каждой картины своя жизнь. Это была студенческая работа, а художники в период обучения очень легко к ним относятся, и, бывает, мало дорожат. Написал, отчитался – и в угол. Никто не ожидает, что лет через сто она кому-то понадобится…

 

– Самая серьезная и часто встречающаяся утрата – это «дышащий» кракелюр: краска трескается, и края трещинок поднимаются и часто осыпаются. Поэтому надо, прежде всего, укрепить красочный слой – это первое, с чего начинается любая реставрация.

 

– Профилактической бумагой и рыбьим клеем. Раньше был осетровый клей. В Советском Союзе в нем недостатка не было. Сейчас почему-то клей уже стал просто рыбьим. Стоит более 30 тысяч за килограмм, и тот не достать. Судя по дефициту, жизнь заставит перейти на синтетику. Хотя я стараюсь от нее отказаться. Пока, насколько это возможно, по чуть-чуть, по старым связям добываем натуральный клей. Рыбий клей идет на укрепление красочного слоя, левкаса, этот же клей используется, когда подводим грунт. Самое сложное в реставрации живописи, когда приходится дублировать работу. Если сам художник плохо подготовил холст, то через его трещины краска проходит на оборот. Холст становится не эластичным, с годами ломается. И когда свойства холста утрачиваются, то живопись приходится дублировать, наклеивать картину на новый хост. На выставке «Второе дыхание» показана одна работа в процессе реставрации – период подготовки к дублированию. Большой холст растянут на крафте, на большом рабочем подрамнике, показана расчистка оборота. На этом полотне уже не видно, что было 27 прорывов на самом лице, 109 гвоздевых прорывов по периметру, утрачены были все углы! Наблюдать картину в процессе реставрации – это редкая для зрителей возможность. Не каждый музей решится такое показать.

 

 

– Честно говоря, при желании отреставрировать можно все. Но при этом возникает вопрос сохранения на этой картине автора. Был же случай, когда картину Рембрандта «Даная» облили кислотой и порезали. Реставрацию проводили в течение 12 лет! К сожалению, я не видела результата, но очень хочется оценить. Вообще, если осталось хотя бы 50%, то можно говорить о восстановлении. Если же утрат больше, то тогда должен решаться вопрос о том, насколько это актуально. Но на моей памяти не случалось картин с такими утратами.

 

 

– Это на самом деле очень важный момент. Не случайно я говорила о большом реставраторском совете в Центре им. Грабаря, где решается вопрос степени реставрации. Например, на иконах 16–17 веков тонировки вводятся очень и очень осторожно. Они довольно условны, деликатны и делаются на тон ниже или выше, чтобы можно было отличить руку подлинного мастера от реставратора. Если идет речь о рельефной живописи, мы можем восстановить слом мазка, его лепнину. В любом случае работа очень тонкая.

 

 

– Только по внутреннему наитию. Реставратор – тот же художник, только владеющий разными техниками. Он может писать и как импрессионист, и как классицист… Происходит перевоплощение. Реставратор всегда должен оставаться в тени! Один мой друг, талантливый художник, пытался заниматься реставрацией и махнул рукой: «Не могу, – говорит, – сразу хочется переделать по-своему». В нашей работе нет места гордыни. От себя надо отказаться полностью!

 

 

– Когда работа завершена и ты доволен результатом, тогда и наступает тихая радость. Произведение прошло через твои руки, и ты его выпускаешь в мир, где оно продолжает жить своей жизнью, – это и есть главное счастье реставратора.