«Новая газета»-Рязань /№05 от 8 февраля 2018 г./ «Против скрипки»

2 февраля Рязань с восторгом аплодировала одному из самых ярких молодых российских скрипачей, лауреату международных конкурсов Айлену ПРИТЧИНУ. Концерт состоялся на сцене Рязанской филармонии в рамках программы Министерства культуры РФ «Всероссийские филармонические сезоны». Известный солист выступил в сопровождении Рязанского губернаторского симфонического оркестра. Приглашенным оказался и дирижер: санктпетербуржец Михаил Леонтьев сменил за дирижерским пультом своего коллегу Сергея Оселкова. В таком составе оркестр, дирижер и солист встретились впервые, что придало концерту еще большую уникальность.

Впрочем, в интервью перед концертом выяснилось, что Айлен Притчин и Михаил Леонтьев знакомы давно. Постоянно встречаясь на сторонних концертах, им тем не менее никогда не доводилось играть вместе. Пока, наконец, не пересеклись в Рязани. Для совместных репетиций было всего два дня, однако, как признался Айлен, произведение, выбранное для исполнения: концерт для скрипки с оркестром ре мажор соч.77 И.Брамса – хочется репетировать гораздо дольше.

– Михаил Леонтьев – опытный дирижер, он прекрасно знает концерт. Оркестр гибкий, с ним не надо много останавливаться и что-то объяснять. Это, конечно, упрощает задачу. Хотя такие вещи, как скрипичный концерт Брамса (пусть он и очень хорошо известен) хочется порепетировать подольше. Не потому что он трудный! Просто играть его – это несравненное удовольствие! А когда есть возможность покопаться в деталях, это всегда идет только на пользу.

– Хорошо известно высказывание немецкого дирижера Ханса фон Бюлова, который утверждал, что концерт Брамса написан не «для скрипки», а «против скрипки»? Согласны?

– Абсолютно. Дело в том, что на момент написания, да и на сегодняшний день концерт предъявляет необычайно высокие требования к солисту. Причем не только технические, но и музыкальные. Впрочем, к дирижеру и оркестру они не меньшие. Важны все составляющие. В концертах, которые были написаны до этого, солисту давалось гораздо больше свободы, он мог играть, как ему удобнее. Брамс же не позволяет таких вольностей. Концерт удивительный! Он настолько хорошо написан, что в нем нет ни одной «лишней» ноты! Его можно сравнить с красивейшим собором, где нет ни одного кирпичика, который можно было бы вынуть. При этом играя концерт Брамса, каждый раз можно находить нечто новое, по-другому расставлять акценты. «Против скрипки» его называют еще и потому, что здесь нет ярко выраженных эффектных пассажей, моментов, в которых солист может блеснуть и показать себя. У Брамса все строго, и солистам не дается никаких поблажек. К счастью!..

– Брамс – это признанная классика, его хочет слышать зритель, его ждут менеджеры филармоний. Не хочется переломить репертуарную политику и больше играть малоизвестные произведения, современную музыку?

– На самом деле, я гораздо чаще играю что-то менее традиционное, чем Брамс. Шнитке, Хартман… В моем репертуаре есть потрясающий концерт Бриттена, который практически никто не играет. Недавно выучил Второй концерт для скрипки с оркестром Мартину, о существовании которого большинство коллективов даже не знает. Его я уже сыграл в Иркутске. И поскольку сейчас формируются концерты на следующий сезон, то «закинул удочку».

– Ну и как, «клюет»?

– Скоро будет видно. В деле выбора репертуара у меня не всегда есть карт-бланш. Интересы дирижера, возможности оркестра, стратегия филармонии, которой нужна «касса», – должно сойтись много факторов.

– Отличаются ли зрительские вкусы в России и Европе?

– Сложно сказать, вряд ли они отличаются разительно. Мало отличается и культура слушания музыки. И там, и здесь можно встретить потрясающую публику. Был один показательный случай в одном из российских городов, когда мы с пианистом должны были играть программу, состоящую как раз из популярных произведений: Весенняя соната Бетховена, соната Франка... Но организаторы по ошибке напечатали афиши предыдущей нашей программы, состоящей из сочинений Бартока, Яначека и Лютославского. То есть совершенно другая музыка! Так несколько зрителей активно возмущались, даже сдали билеты, потому что хотели слушать именно объявленную музыку.

– Айлен, в прошлом году вам исполнилось 30 лет. При этом в 2014 году вы завоевали престижную награду: взяли Гран-при Международного конкурса им. М. Лонг, Ж. Тибо и Р. Креспен в Париже – чего не удавалось русским исполнителям последние 40 лет. Да и до этого в вашем послужном списке внушительный перечень конкурсов и наград. Можно ли сказать, что сейчас, пройдя определенный рубеж, конкурсная гонка несколько замедлится?

– Да, были периоды, когда я активно принимал участие во всевозможных конкурсах. Но сейчас у меня достаточно много концертов. И это гораздо интересней, чем, скажем, полгода готовиться к какому-то конкурсу. И, конечно же, гораздо приятней. При подготовке к конкурсам иногда приходится идти на некие компромиссы (в смысле репертуара). Поэтому сейчас, играя концерты, я очень рад и счастлив.

– Много выступлений?

– За сезон более полусотни. Работы хватает. Есть интересные студийные проекты. В декабре на фирме «Мелодия» вышел диск, где мы с пианистом Юрой Фавориным играем произведения Прокофьева. Это уже моя третья пластинка. Два других альбома были записаны с замечательными музыкантами Лукасом Генюшасом и Александром Бузловым.

– Есть ли в планах педагогическая деятельность?

– Какое-то время я работал ассистентом своего педагога Эдуарда Давидовича Грача в Московской консерватории им. П.И.Чайковского. Но сейчас на это физически просто нет времени. Хотя регулярно даю мастер-классы, если есть предложения, не отказываю. Возможно, в какой-то момент получится заняться преподаванием серьезно. Это не только интересно, но и полезно. Когда я начал преподавать, то смог увидеть процесс со стороны. Это новое измерение, с которого можно заново понять себя.

– В одном интервью вы рассказывали, что начали играть в шесть лет, причем сами выпросили у родителей скрипку. Признаюсь, трудно представить мальчика, который просит не велосипед или мяч, а скрипку…

– Если честно, то этот момент я, конечно, не помню, знаю о нем со слов родителей. Они часто брали меня на концерты, и когда я увидел симфонический оркестр, увидел, как все происходит вживую, это произвело неизгладимое впечатление.

– Сильное было потрясение?

– Да, настолько сильное, что нас с мамой попросили выйти из зала!..

– Что же произошло?

– Слишком громко выражал свой восторг... Но, если серьезно, я очень рад, что родители (хоть они по профессии и не музыканты) меня поддержали.

– Несколько лет вы учились параллельно в двух школах: музыкальной и физико-математической. В какой момент произошел окончательный выбор?

– Наверное, где-то в третьем классе музыкальной школы. И это решение было уже осознанным, о чем я нисколько не жалею. При этом я не жалею и о том, что ходил в физико-математическую гимназию. Это серьезно помогает до сих пор.

– Как проявляется математический склад ума в музыкальной профессии?

– Сама конструкция музыкального произведения – это красивый математический расчет. Например, некоторые сочинения Баха разделены на части по закону золотого сечения. Это не может быть случайностью, согласитесь. Конечно, слушая музыку, на это осознанно не обращаешь внимание. Но в итоге складывается ощущение хорошо продуманной, просчитанной конструкции, прекрасной по форме и содержанию.

– Сами писать музыку не пробуете?

– Ограничиваюсь каденциями (виртуозное исполнительское соло, – В.Н.). Хотя, если честно, я жалею о том времени, когда для исполнителей сочинение музыки было само собой разумеющимся: все писали, играли на нескольких инструментах, дирижировали… С другой стороны, сегодня столько разной музыки, что если подходить серьезно, то рано или поздно придется выбрать что-то одно. Но надо сказать, что даже когда сочиняешь каденции к концертам Моцарта или Бетховена, сразу понимаешь, насколько это непросто и интересно. И насколько обманчива мнимая «легкость» этого дела.

– На каком инструменте сейчас играете?

– Эта скрипка из частной коллекции. Играю я на ней только с ноября, так что мы еще привыкаем друг к другу. Нужен как минимум год, чтобы прочувствовать инструмент полностью, понять, что это мое, родное.

– С вашим именем – Айлен – связана очень красивая семейная легенда. Давайте ее повторим для наших читателей.

– Да, мой папа – вьетнамец. Один из его предков написал поэму (которая была издана и напечатана, но я, к своему стыду, вьетнамского языка не знаю). И своим потомкам он завещал, чтобы каждый мальчик в роду получал имя, начинающееся с первого слога каждой строфы этой поэмы. Когда на свет появился я, мне выпало «Ай».

Фото Андрея ПАВЛУШИНА

Вера НОВИКОВА

читать весь номер