Я бежал по коридору, а Ефимов меня в спину толкнул. Я за Криулькиным бежал. Ефимов, жир, меня задержал, а Криулькин умчался. Я хотел ему бумажки за шиворот напихать. Месть. Он меня предал. Не дал мне транспортир на матеше. Мне Валя поставила за это «два». В журнал. Дневник я ей не дал. Она, конечно, не поверила, что я его забыл, но я заранее знал, что она не поверит, и спрятал его в брюки, за ремень заложил. Она обыскала портфель, а его там нет. Ладно, говорит, я твоей маме буду звонить. У тебя то тетради, то ручки, то транспортира нет. Как ты еще голову с собой носишь? И все из-за Криулькина. Криулькин, гад, я тебе припомню! Я показал ему кулак. Он мне тоже. И чуть звонок, он сорвался с места и бежать, а я за ним. У меня уже бумажки в кулаке, нарвал, приготовил. Девчонок посшибали. Бежим по коридорам, по лестницам, тараним младших, оббегаем старших. Три раза вокруг школы. Тут Ефимов, жир, на пути. Уйди, жиртрест, видишь, преследую! Но он не ушел. Ну как же, он историю повторяет, про штурм Измайлово. Отличник, умник. Я ему кулаком в живот, а он меня в спину. Я кричу ему: «Еврей!» – и дальше. А тут наш классный меня за шиворот – хвать! И спрашивает: «Говори, что значит слово «еврей»?

Фото: из архива

– Как что? Я испугался, вижу, он не шутит, вишу в его руке тряпичным зайцем. И не помню, чтобы мы это проходили. – Я не знаю!

– Что же ты орёшь? И воротник закручивает в кулак. Злится.

– Это ругательство такое! У нас все так обзываются!

– Ах, обзываются! – вижу, он совсем в ярость пришел. – Это не ругательство, а национальность! Как русский, немец, француз. Ничем не хуже! Кто был Маркс?

Я гляжу на него во все глаза и молчу.

– Я тебя спрашиваю, кто был Маркс? Эйнштейн? Мандельштам кто был?

Молчу.

– Бабель? Марк Шагал? Гейне?

Опять молчу.

– Не знаешь? А орешь! Свердлов кто был, один из создателей нашего государства?

– Еврей! – я догадался.

– Да, еврей! И чтобы ты не смел больше так обзываться! В каждой национальности есть умные и глупые, честные и подлые! Вот и обзови его болваном, идиотом, как хочешь, мало ли слов! Ты понял?

Фото: из архива

Я гляжу на него и киваю. Вот это да! Я не знал, что это национальность. Я вообще не знаю, откуда я это слово знаю. Это со мной часто бывает. Помню – а не знаю, что… Я правда думал, что это ругательство, как «говно».

Вечером пришел домой – вижу, мамка мирная. Значит, Валя не звонила. Пугает меня. А я пуганый. Папки все нет и нет. Программу «Время» сели без него смотреть, там опять хлеборобы, Израиль и медвежонок белый в зоопарке родился. Мамка мрачная.

Я лег спать, потом слышу – папка пришел, а мамка его домой не пускает. Правильно, нам такой хоккей не нужен. Он пьяный куролесит, как медведь. В прошлый раз со шнуром за мной бегал, повесить хотел. Он пошел и лег в ДЭЗе, а утром опять пришел, они с мамкой подрались. Полвосьмого.

Я в это время, как всегда, не хотел в школу вставать, а мамка меня будила. Я, наконец, встал и хотел с Шариком идти гулять, а он не идет. Я стал за ним бегать. Он под кровать, я тоже, он от меня по комнате, я за ним. Он на стул, оттуда на шкаф, я в него мячом кидаю, чтобы слезал, но он не слезает. Лаять на меня начал. Я по канату за ним на шкаф полез.

Мамка с папкой на кухне схватились. Мамка взяла его за волосы и кричит: «Где деньги? Где они, я тебя спрашиваю?» Он вырывается: «Отпусти, сука!» Завыл аж: «Сууука». И пнул ее, видно, хорошо – табуретка, слышу, упала, мамка тоже. Но тут же вскочила и, себя не помня, в бой: «Ты алкаш подзаборный! Деньги от семьи таить! Еврейская морда твоя! Еврей!» А я с Шариком на шкафу борюсь. Он сильный, даром что маленький. Он один раз боксера покусал. Я его за ошейник тащу, он упирается. Тут вбегают мамка с папкой и за меня взялись. Это у них бывает. Он ей деньги отдал, и они помирились. Мамка кричит: «Тебе давно в школу пора, а ты с Шариком еще не гулял!» Папка ревет: «Выкину твою шавку! Жопу тебе нарумяню! А ну слезай! – Не слезу! – Слезай, сукин ты сын!» Он стал ремень из брюк вытаскивать и полез на шкаф, но упал, колено разбил и пляшет. «Ах ты, я тебе вломлю, слезь только!» Шарик от страха у меня на руках дрожит. Тут мамка вмешалась, видит, он меня правда бить хочет. «Иди-иди!» – и вытолкала его. Он там походил, поорал, сел за стол чаю попить – и уснул. Я слез. Мамка мне с размаху по уху: «Чтоб знал, как отца не слушаться!» Но от него меня спасла. Я Шарика вывел пописать – и в школу.

Фото: из архива

К первому еле поспел. А между прочим, не жрамши. На матешу угодил, как кур во щи. Валя опять пристала. Объясняла про дроби, я ничего не понял. Нарвал бумажек. Криулькину показываю кулак. Только перемена – он от меня, я за ним. По лестнице вниз, руками скольжу, ногами перебираю. Я мастер бега по лестницам. И влип. Криулькин заметил, поднял ладонь, проскочил, а я влип. Это многие у нас в школе на перила плюют, ловушки ставят. И, слышу, внизу топот и гогот – Криулькин ликует, сволочь. Я слюнявую ладонь быстро об одного первоклассника вытер и дальше за ним. Я лучше него бегаю. У меня дыхалка лучше. Я могу на спор шесть минут не дышать – на истории пробовал, Фадеев время засекал. У него часы. А Криулькина я все равно рано или поздно догоню. И тут опять классный прямо на меня. А я, как его увидел, сначала огорчился – опять остановит! – а потом обрадовался и кричу ему:

– Владимир Сергеевич, я понял, что «евреем» ругаться нельзя! Это национальность потому что! У меня-то, оказывается, папка еврей! Да, да, у меня папка евреем оказался!

– Откуда ты взял? – он говорит с сомнением.

– А мамка его сегодня с утра еврейской мордой назвала!

– Ну-ну, – он говорит.

Алексей ПОЛИКОВСКИЙ, обозреватель «Новой»

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Страх

Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас