Выступление Владимира Мандрина в сопровождении симфонического оркестра открыло первое отделение и по настроению стало лирическим прологом ко всему вечеру. Чарующая «Ночь» Вивальди и темпераментная «Кармен-фантазия» Бизе-Борна позволили слушателям в полной мере оценить завораживающее звучание флейты Мандрина.

 

«Образы XX века» – так была обозначена тема концерта, раскрывшаяся в двух сильнейших музыкальных произведениях прошлого века: Симфонии №3 Сергея Рахманинова и Концерте №1 для скрипки с оркестром Дмитрия Шостаковича.

 

Национальная мелодика, романтический порыв и яркая экспрессия – сложный гармонический язык Рахманинова рисовал образ России, наполненный переживаниями и трагической силой. Заданное оркестром настроение продолжилось Первым скрипичным концертом Шостаковича. Произведение традиционно считается сложным и для оркестра, и для солиста. Выступление, прошедшее на удивительном эмоциональном подъеме, позволило музыкантам передать в зал болезненный нерв музыки и драматизм послевоенного времени. Мастерство оркестра и его дирижера Сергея Оселкова, виртуозное исполнение Сергея Крылова вызвало настоящие овации! Не желая отпускать прославленного музыканта со сцены, зрители долго не расходились и были вознаграждены потрясающим «бисом»: Токката и фуга ре минор Баха в переложении для скрипки соло!

 

Ну а самые терпеливые могли пообщаться с мировой знаменитостью после концерта на автограф-сессии: музыкант охотно разговаривал и подписывал афиши. А накануне концерта такую же открытость показал и в интервью для читателей «Новой».

 

– Мы особо не дискутировали насчет программы и не долго думали, чтобы предложить Первый концерт Шостаковича. Это, пожалуй, одно из самых ярких произведений ХХ века для скрипки с оркестром. И при этом одно из самых сложных. Концерт охватывает ту эпоху, в которую он был написан, касается Второй мировой войны, репрессий. В судьбе самого Шостаковича были и гонения, и борьба. В то же время, в этом сочинении много сарказма над советской действительностью, но сарказм очень зашифрованный. Поэтому звучит много грусти и безвыходности. Безвыходность, сарказм, состояние войны – для меня это главные темы концерта.

 

 

– Мне кажется, что сейчас я смотрю на дирижера и оркестр другими глазами, потому что все равно на подсознательном уровне (а может, и на сознательном) я предполагаю, как бы я это дирижировал. По-моему, музыкант – в идеальном проявлении – должен думать и чувствовать музыку как дирижер. Он должен руководить не только своими руками на своем инструменте. Все равно в окружении симфонического оркестра, даже для такого богатого произведения как Первый концерт Шостаковича, солист является лишь частью музыки. А полное глобальное ощущение произведения – это партитура дирижера. Если солист чувствует партитуру дирижера и слышит оркестр так, как дирижер, то для него это самое лучшее состояние. Единственно, это очень сложно. Чтобы ощутить всю партитуру, нужно быть дирижером. Или хотя бы попробовать.

 

 

– Абсолютно нет. У меня все было. Просто я был очень занятым ребенком. Я много занимался на скрипке, учился в Центральной музыкальной школе, а это была одна из самых трудных музыкальных школ в стране. И, кстати, насколько я помню, когда мне было 13 или 14 лет, мы выступали с ЦМШ с концертом в Рязани. Так что в вашем городе я второй раз.

 

 

– Семья наша музыкальная. Мама – пианистка, педагог, мы очень долго играли вместе, вплоть до того, как мне исполнилось 22 года. Папа Александр Крылов – известный скрипичный мастер, работал в Москве, затем в Кремоне. Так что атмосфера всегда была очень артистическая. Идея стать скрипачом была не моя, а родителей. Но поскольку воспитывали меня в музыкальных традициях, то все произошло очень естественно.

 

 

– Да, этот инструмент был им сделан в 1994 году. Вообще сейчас в моем распоряжении два инструмента. Кроме папиной скрипки, есть еще скрипка Страдивари 1734 года, на которой я тоже играю, но не в этот раз.

 

 

– Сравнивать современные и античные скрипки очень сложно. Не самый красивый пример, но это то же самое, что сравнивать виски, которому 5 и 30 лет. У них совершенно разный звук, но это не значит, что где-то он лучше, а где-то хуже. Просто он другой. Современные инструменты – это будущее. Я живу в Италии, в Кремоне, где в большом количестве производятся скрипки. Кремона – центр мирового скрипичного мастерства. И я знаю, что современные инструменты могут звучать по-настоящему, на высочайшем уровне, и отвечать самым жестким критериям самых сильных солистов. Поэтому, я считаю, что на современных скрипках надо играть и давать им возможность звучать.

 

 

– Конечно, чувствую себя русским скрипачом. Я представитель последнего поколения советской исполнительской школы. Когда в 1989–1990 годах я заканчивал центральную музыкальную школу, начал разваливаться Советский Союз. Но, конечно, во мне сильна и европейская школа: долгие годы я учился у знаменитого итальянского скрипача Сальваторе Аккардо.

 

 

– На мой взгляд, все вместе. Скрипичная школа никогда не стояла на месте. Она развивается вместе с музыкантами, которые испытывают новые приемы, аппликатуры, штрихи, стили исполнения. И это происходит постоянно. Я уже более 20 лет нахожусь в Италии, активно концертирую и испытываю новые приемы. То, что я преподаю своим студентам в Лугано, в Швейцарии, – это мой собственный опыт на базе той школы, которая складывалась десятилетиями.

 

 

– Пытался, но в девяностых сделать это было довольно трудно. Сейчас мы так привыкли к интернету, где можно прочитать любые новости. И уже сложно представить, что было иначе, что информация не доходила до СМИ, что она искажалась и утаивалась. Точно так же и в Россию в то время попадало мало информации о том, что происходит в мире. Технические новинки, глобальная сеть, спутниковое телевидение сделали общение доступным.

 

 

– Машина времени! Хотя для меня скорее изменилась не Россия, а люди. Появилась свобода! Появилось поколение людей, выросших в новых условиях и воспринимающих свободу совершенно естественно.

 

 

– Знаете, Гнесина говорила о том, что отличает музыканта от архитектора или скульптора. Они могут построить одно грандиозное здание, сделать скульптуру, и это останется навечно. Наше искусство создается только в этот момент и исчезает. Мы можем «спасаться» только записью. Она должна донести атмосферу, звук концерта и даже в большей степени! Используя технику, микрофоны, акустику, это можно сделать с большей силой, детализацией. Это уже отдельное искусство. Когда все факторы совпадают и получается удачная запись, то для нас она и становится той «скульптурой», которая остается во времени. Иначе надежда только на память зрителей.