Неоконченный дуэт с божественным тенором

Долгое время меня не покидало желание вспомнить об одной встрече сорокалетней давности с гениальным тенором России Вячеславом Дмитриевичем Наумовым. Сегодня его имя практически никому не известно, кроме редких знатоков оперного искусства. К сожалению, оно было предано забвению намного раньше, еще при жизни певца, уединившегося на своей родине – в Рязани после блистательной карьеры в Большом театре. Шестнадцать лет он прослужил на его сцене, собирая толпы поклонников. И вдруг резко ушел в самом зените славы.

Мои попытки порыться в интернет-архивах Большого никаких результатов не принесли. Есть имена великих исполнителей, с которыми он пел в операх, но имени Наумова нигде нет. Будто и не было такого человека.

Оставалось только положиться на свою память да на интервью с Наумовым 1976 года, которое готовила к 200-летию Большого театра по поручению редакции местной областной газеты. Тогда и я для себя впервые услышала это имя. Увы, публикация у меня не сохранилась. Я все откладывала визит в библиотеку, чтобы порыться в периодике прошлых лет в поисках своего опуса. Найду ли? И вдруг случилось неожиданное. Моя племянница, живущая в Канаде, прислала мне по электронной почте переписку своей умершей бабушки, моей тети, вдруг пригодится? Среди писем были послания и от моей покойной мамы. И вот в одном из них я нашла вырезку из газеты той самой публикации. Вот никакую другую. А именно эту! Мама решила поделиться с родными «достижениями» своего чада. Вот и не верь в провидение. Словом, голос свыше велел садиться за воспоминания.

…Дверь открыл подтянутый худощавый старик в отутюженном костюме и белой рубашке. Меня ждали. Небольшая квартира двухэтажной сталинки напоминала музей. Со всех стен из аккуратных рамочек на меня смотрели лица великих музыкантов: Собинова, Неждановой, Обуховой… И на каждом снимке – пожелания теперь уже в бесценных росчерках пера, оставленных кумирами давно ушедшей эпохи. На некоторых фотографиях были запечатлены сцены из опер, где уже сам Наумов пел вместе с ними. Сегодня эти остановленные на бумаге мгновенья хранятся в Рязанской областной библиотеке как дорогие реликвии. А тогда они сохраняли мир 82-летнего человека, в котором ему было уютно доживать свою старость. Некую музейную строгость смягчали многочисленные вязаные белоснежные салфетки, покрывающие стол, пианино, комод. Стопка пожелтевших нотных сборников, причудливые старинные статуэтки возвращали назад бег времени и располагали к воспоминаниям.

Свою певческую карьеру Вячеслав Наумов начал еще мальчиком в царской России. И начал от большой нужды. Отец рано умер. Денег матери-белошвейки не хватало, а в церковном хоре платили жалование аж целый рубль. Вот туда и отправился подросток на заработки, тем более что в семье все неплохо пели. Редкий дискант восхитил регента хора, и вскоре Вячеслав стал его солистом, огласив своим красивым голосом Успенский собор. Ну а дальше как по накатанной: духовное училище, духовная семинария. Дорога в дьяконы, а то и в священники была открыта.

Уже на пятом курсе семинарии планы спутал 1917 год. 24-летнего юношу призвали в армию. Но красные комиссары, оценив певческий талант молодого бойца, вернули его назад, в музыкальную школу. А дальше посодействовали поступлению в Московскую консерваторию. При первом же прослушивании Наумов был принят. А уже через два года, в 1924-м, ему предложили на выбор Большой или Мариинку. Выбор пал на Большой, поближе к Рязани, к родным местам. С этой поры началась головокружительная карьера певца. К слову сказать, в это же самое время консерваторию окончил и Сергей Лемешев. Но ему таких предложений не делали, он был направлен в Свердловский театр оперы и балета. Ни в коем случае не хочу умалять заслуги народного любимца, прославленного исполнителя, имя и наследие которого не похоронило время, как в случае с Наумовым. Просто хочу подчеркнуть, насколько высок и уникален был талант моего земляка.

– Ну что мы все разговоры разговариваем. Пора оценить меня живьем, – сказал Вячеслав Дмитриевич и вытащил старенький патефон. В доме хранилось несколько пластинок с записью его голоса. К моему великому сожалению оказалось, что теперь они утеряны.

Фрагмент из оперы Д. Верди «Травиата» на сцене Большого театра. Виолетта – Е. Катульская, Альфред – В. Наумов

Через треск и шипенье старого диска прорывался завораживающей красоты нежный лирический тенор. Звучала ария вагнеровского Лоэнгрина. В оперном искусстве она подвластна не каждому, поскольку требует от певца великолепной вокализации, огромного дыхания, филировки, музыкального вкуса и культуры. Не все исполнители брались за нее. А вот Наумов покорил. Он сменил пластинку, и зазвучала ария Индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». Сама-то музыка неземного благолепия. А в исполнении Наумова она уносила в какие-то космические дали. Казалось, певец совсем не брал дыхания, заставляя звуки литься одним потоком. Наверное, церковная школа цепного пения давала о себе знать.

– Однажды после этой арии на сцену поднялся легендарный нарком Михаил Фрунзе с букетом цветов, – вспоминал Наумов, – протянул и сказал: «Это вам из той страны, о которой вы пели». Шутка была теплой и приятной. На подмостки еще не раз выносили корзины цветов от Фрунзе после моих выступлений. Нарком стал моим поклонником.

С 1924 года все главные теноровые партии в операх Большого театра были отданы Вячеславу Наумову. Он пел Ленского и Гвидона, Левко и Альфреда, Лоэнгрина и Берендея… Он пел в паре с настоящими звездами того времени, впрочем, на все времена, А. Неждановой, Н. Обуховой, Е. Степановой, В. Барсовой, Е. Катульской, А. Пироговым, В. Петровым…

Как-то после нескольких выступлений в гримерку Наумова деликатно постучали. Вячеслав открыл дверь и замер. На пороге стоял великий Собинов!

– Это у всех рязанцев такие божественные голоса? – спросил он с порога. Действительно, в ту пору в Большом пело немало наших земляков. Только три баса братьев Пироговых чего стоили! – Вот пришел с вами познакомиться. Вы мне очень понравились. Вы на правильном пути к высокому мастерству.

Почти весь тот вечер Леонид Собинов провел с молодым певцом, став его другом и наставником.

Я слушала Наумова, звучащие фамилии его коллег по театру, которые он то и дело называл с легкостью и теплотой, и чувствовала в душе какое-то томление, что через своего собеседника прикасаюсь к огромному пласту русского вокального искусства. И дернуло меня за язык сказать, что моя мама тоже пела. Что от природы у нее было удивительное лирико-колоратурное сопрано, что знакомые называли ее второй Барсовой, что сам Утесов писал ей рекомендацию в консерваторию. Но война помешала сбыться этим планам. А вот мне судьба отвела только эстрадный голос.

– Так вы поете? – удивился Вячеслав Дмитриевич. – А ну, пройдемте к инструменту. Я опешила и попыталась увернуться от этого неожиданного предложения.

– Да, я пою в эстрадном оркестре. Уже был горький опыт моего прослушивания в музыкальном училище. Не стоит его повторять.

Но Вячеслав Дмитриевич был непреклонен. Он открыл нотный сборник на странице моего любимого романса. Нежный тенор, еще не потерянный с годами, вывел: «Не искушай меня без нужды». Певец махнул рукой, дескать, подхватывай. Ощущать себя в роли его когда-то постоянной партнерши Антонины Неждановой было страшновато. Но я решилась. Мой поначалу дрожащий голос становился все уверенней. Наумов похваливал и менял тональность. Мы забирались все выше и выше. И я брала высокие ноты к своему удивлению, пока не закашлялась.

– Душенька, да у вас сопрано. И, надо заметить, неплохое. Правда, неразработанное, – заключил он. – Вы там у себя на эстраде все больше балуетесь в нижних регистрах, не пытаетесь расширить диапазон. Будем заниматься.

Я опешила. Знала, что Вячеслав Дмитриевич после ухода из Большого преподавал в нашем музыкальном училище, брал учеников на дом, многих довел до консерватории. А один из его подопечных, Иван Шапарь, даже был приглашен на стажировку в миланский театр Ла Скала. Но такого предложения от прославленного певца я не ожидала. И тут меня словно прорвало. Слезы полились из глаз, я еле сдерживала рыдания, как пять лет назад до знакомства с Наумовым, когда получила от ворот поворот в нашем Рязанском музыкальном училище. Педагог по вокалу, узнав, что я пою на эстраде, выказал мне явное пренебрежение и наотрез отказался прослушать, припечатав словами, что из меня ничего не выйдет. Я шла по улице, заливаясь слезами от горечи и обиды. Выносить приговор, даже не послушав?! Узнав фамилию преподавателя, Вячеслав Дмитриевич удивился:

– Как же так? Она же сама ходит ко мне заниматься. Ну и Бог с ней. Будем заниматься сами.

Всю ночь я прокрутилась на подушке, обдумывая предложение.

– Ну, предположим, – размышляла я, – два года мы позанимаемся. Ну, случится чудо, и я через два года поступлю в консерваторию. Через пять лет закончу. Мне будет уже тридцать! Кому я буду нужная такая старая?

В молодости тридцать лет кажутся уже чуть ли не концом жизни. Наивная молодость! С ответом я решила повременить. Да и отказом боялась обидеть.

Вячеслав Дмитриевич сам явился в редакцию. В сером длинном макинтоше, элегантной шляпе, в руке – трость. Как из начала века. Галантность сквозила во всем: в поклоне головы, в приветствии, в манере общения. Обитатели нашей комнаты следили за каждым его словом и жестом. Во всем чувствовалась выучка старой интеллигентской школы, такой уже непривычной для нас. Он пришел лично поблагодарить меня за публикацию и пригласить к обеду.

Стол был скромным, в советскую пору полки не ломились от яств. А вот подавалось все в красивой посуде, расставленной на белой скатерти. Ножи справа, вилки слева… Эта традиция сохранялась в семье с давних пор, как и традиция собираться к трапезе всем вместе строго в одно и то же время. Уже не было в живых любимой супруги Наумова, но заведенный порядок соблюдался и поныне им и его дочерью. Вообще Вячеслав Дмитриевич отличался педантизмом. Весь его день был расписан по часам. Подъем, завтрак, обед, прогулки, занятия с учениками. И уже с утра при параде, вдруг кто зайдет. И это в 82 года! От него веяло каким-то старорежимным уютом, престижным образованием, отголосками былой артистической славы, честной старостью, изо всех сил пытавшейся сохранить достоинство.

Фрагмент из оперы Н. Римского-Корсакова «Садко» на сцене Большого театра. Слева-направо: в роли Веденецкого гостя Д. Головин, в роли Варяжского гостя В. Петров, в роли Индийского гостя В. Наумов

Одно блюдо я все-таки запомнила. На тарелке кузнецовского фарфора высилась открытая баночка консервированного лосося. В советские время это был редкий деликатес, который, если удавалось достать, приберегали к Новому году, Дню рождения или для дорогих гостей. Хозяин положил мне кусочек рыбы, а сверху кружочек лимона. Есть надо было одновременно, так он показывал и советовал, получая от этого большое удовольствие. Почему мне это врезалось в память?

После двух рюмочек кагора Наумов достал из комода коробку с письмами и открытками. Одну из перевязанных стопок передал мне. На конвертах в адресе отправителя значилось имя Антонины Васильевны Неждановой. Вячеслав Дмитриевич хотел, чтобы я их прочитала. Это были очень личные послания. Не просто коллеги и друга. А больше любящей женщины. И хотя Нежданова была на двадцать лет старше Наумова, ее чувства оказались неподвластны возрасту. Савушка-соловушка – называла она своего адресата. Возрастные грани стирала сцена Большого театра, делая певцов равноправными партнерами, давая возможность насладиться талантом друг друга.

– Это была непревзойденная певица и артистка, – вспоминал Вячеслав Дмитриевич, – она умела, кажется, все. Как-то мы были заняты с ней в опере «Сказка о царе Салтане». Я пел Гвидона, а Нежданова – царевну-Лебедь. Часть театральной сцены представляла собой озеро, по которому ко мне должна была выплыть царевна, то есть Антонина Васильевна. Для этого приспособили специальную тележку, невидимую для зрителей. И вдруг тележка выехала без певицы. Помню перепуганные глаза суфлера и мелькнувшую во мне мысль: как же теперь Антонина Васильевна поплывет по озеру? Но она поплыла! Нет, не пошла, – ко мне действительно плыл лебедь. Как уж ей это удалось?! До сих пор я поражаюсь мастерству этой великой артистки.

Как и пластинки, письма Неждановой не сохранились. Возможно, Наумов сам уничтожил эти глубоко личные послания, предчувствуя конец жизни. Почему он разрешил мне вторгнуться в его личное пространство, прикоснуться к сокровенному? Наверное, что-то шевельнула в его сердце, расположила к доверию? В его нынешней семье не все было гладко, и он ждал встречи со мной, чтобы выговориться. Он нуждался в участии и потянулся ко мне. Может, признал во мне родственную душу? С завидным постоянством Вячеслав Дмитриевич чуть ли не каждую неделю приходил в редакцию и настаивал на занятиях вокалом. «Это надежный кусок хлеба», – говорил Наумов. Однажды, долго не решаясь, робко попросил меня посодействовать в приобретении пропуска на классические концерты в местной филармонии. Они все равно проходили при неполных залах. Он бы и сам мог купить себе билет. Но ему по-прежнему хотелось оставаться полноправной публично признанной частицей музыкального сценического мира. В областном управлении культуры, куда я обратилась, мне отказали в такой малости, сославшись на то, что Наумов даже не заслуженный. Но его 85-летие «культурные» начальники все же решили отметить. Наумов отказался. А через несколько месяцев его не стало.

Я все время задавалось вопросом, почему певец в самом зените славы, отработав на сцене Большого театра 16 лет, покинул его, не получив никакого звания, никакой награды? А ведь он был обласкан властью. Его слушал сам Сталин. В грозные сороковые он стал колесить с концертной бригадой по фронтам Великой Отечественной. А после войны уже не вернулся в Москву, устроился на работу в родном городе, в Рязанском музыкальном училище педагогом по вокалу. На мои вопросы об уходе он отмалчивался, лишь изредка из него вырывалось: «Устал бояться звука машин за окном». Так и ушел с этой тайной.

И только теперь, пытаясь найти хоть какие-то сведения о великом певце во всемогущем интернете, я наткнулась на публикацию «Сестра по упованию» замечательного литературоведа Константина Азадовского в журнале «Звезда» за 2013 год. Занимаясь творчеством поэта Николая Клюева еще в семидесятые годы прошлого века, он сблизился с его поклонницей и другом Надеждой Федоровной Христофоровой, муж которой, Анатолий Садомов, был певцом Большого театра в то самое время, когда там работал и Наумов. В публикации приводилась переписка между Н. Христофоровой и К. Азадовским. И вот в одном из писем Надежды Федоровны я прочла: «На Ваши вопросы в письме – постараюсь ответить точнее. Ведь это было так много лет назад. Вячеслав – это тот же певец Наумов, у которого бывал Николай Алексеевич Клюев, но потом Наумов переехал, и жив ли он, не знаю, и где».

Значит, Вячеслав Дмитриевич общался с опальным поэтом, который за антисоветские взгляды уже давно висел на крючке у НКВД. Да как они могли не общаться, если один был родом из есенинских мест, а другой считался учителем Есенина?! Оба были очень набожны. Клюев какое-то время жил в семье Садомовых, где собирались певцы Большого театра. Наверняка заглядывал в гости и Вячеслав Дмитриевич. В начале 1934 года поэт был арестован и сослан в Сибирь. А тремя годами позже расстрелян по приговору тройки.

В том же 1934 году при загадочных обстоятельствах в рижской гостинице неожиданно и скоропостижно умер друг и наставник Наумова Леонид Собинов. Есть предположение, что его насильно лишили жизни, поскольку он мог видеть участников зверского убийства главы православной церкви Латвии архиепископа Иоанна, известного своей непримиримостью к коммунистам. В ночь перед убийством Собинов был в гостях у архиепископа.

Сталин лично опекал Большой театр. И ходил в основном на оперы, зная всех главных исполнителей, о благонадежности которых ему наверняка докладывали. Под каток репрессий попадало все больше и больше известных людей. Не спасали ни талант, ни слава. Под окнами квартиры Наумова стал появляться «черный воронок» – предвестник беды. Может быть, это обстоятельство и стало причиной расставания с Большим театром? Чтобы обезопасить себя и семью, Наумов покинул Москву. Но это только мое предположение. Истинную причину вряд ли можно узнать.

По прошествии уже многих лет я очень жалею, что не брала уроки вокала. А может быть, из меня и правда что-нибудь вышло? Во всяком случае, я лишила себя возможности попробовать, а главное – общения через Наумова с настоящим с большим искусством. Я так о многом не успела его спросить! Так о многом не успела с ним поговорить! Жаль, что в молодости не до конца ценишь те удивительные моменты, которые дарует тебе судьба. С годами понимаешь. Но уже поздно.

P.S. Эти свои воспоминания я посвящаю удивительному человеку Тамаре Николаевне Цукановой – собирателю и хранителю музыкального наследия Рязани. Только благодаря ей, в архивах Рязанской областной библиотеки оказались эти постаревшие, пожелтевшие фотографии из далекого прошлого В.Д. Наумова, которые сегодня публикуются в газете. Может быть, не очень четкие, не очень разборчивые, они свидетельствуют о творчестве певца в стенах Большого театра. По крупицам, где можно, Тамара Николаевна собирала свидетельства жизни и творчества прославленных рязанских музыкантов, принесших славу нашей стране и нашему краю. Собирала для нас, для будущих поколений, чтобы помнили и чтили память о своих далеких великих предках.

Автор - член Союза журналистов России.

Алевтина ТАРАСОВА

читать весь номер