– По-моему, рок – это движение эстетического и нравственного сопротивления меньшинства большинству. Есть так называемая массовая культура, которую всячески поддерживают, если не сказать насаждают и проповедуют, FM-радиостанции, телевидение и прочие прелести нашей жизни. А есть такие люди – свободные художники, – которые не пользуются этими клише, а создают свой мир, свою культуру, свои нравственные и эстетические ценности, сильно отличающиеся от тех, к которым привыкло потребляющее большинство.

 

Наши рокеры, да и вообще богема, очень любят употреблять по любому поводу слово «свобода». Получается, что для них свобода, – это когда горит красный свет, а толпа прет через проезжую часть, мол, плевали мы на этот светофор! А для меня свобода – это стоять в стороне от толпы и, если толпа прет на красный свет, то я лучше один пойду на зеленый. Ибо дело не в светофоре, а в толпе.

 

Несколько лет назад я очень характерную картинку наблюдал за кулисами одного рок-фестиваля. Выходит со сцены один весьма средний солист весьма средней рок-группы, о которой, кстати, давно уже все позабыли. И, утомленный аплодисментами и поклонницами, говорит томно своему коллеге: «Эх, надоело это все! Ради чего? Вот думаю иногда: а не стать ли мне как все? Не пойти ли лучше на завод работать?» И меня это так зацепило! Я подумал: вот этот парень уверен, что он – не как все, если он на заводе не работает. А что тут же рядом в гримерках сидят такие же рок-солисты – так же одетые, то же пьющие и курящие, так же себя ведущие, – это ему даже в голову не приходит. И может, для него именно пойти работать на завод – как раз и было бы проявлением своей индивидуальности. Сразу представилась зарисовка: на всех сценах Питера рубятся в экстазе сотни похожих друг на друга рок-музыкантов, а где-то в рабочем районе, на заводе, один в цеху стоит у станка последний токарь нашего поколения – и никого рядом нет. И кто из них «как все» – музыкант или токарь?

 

Однажды я стал размышлять на тему «русского рока» и вдруг осознал для себя важную и в то же время предельно простую вещь: рок-музыка делается молодыми для молодых. Молодые люди сочиняют песни и исполняют их для своих ровесников. И это получается искренне, это и есть настоящий рок-н-ролл. По молодости начинающие авторы не думают ни о чем, им ничего не нужно, кроме возможности поделиться своими переживаниями с теми, кто их поймет, кто думает на одном с ними языке. А вот когда автор начинает взрослеть, заморачиваться над смыслом своего творчества, над его общественным резонансом, значением, ответственностью и прочими вещами – неплохими, в общем-то, и важными, – в этот момент он перестает делать рок-музыку. Он как бы вываливается из рока, перерастает его. Искренность на этом заканчивается, а значит, заканчивается и рок. И все попытки остаться в нем выглядят глупыми и уродливыми. Все эти потуги скрестить рок с какой-нибудь философской системой, привязать его к религии какой-нибудь – все это бред полнейший. Рок – сам по себе философия, он сам по себе религия, вернее, даже вероисповедание. Вероисповедание молодых. И он не может выполнять чужие функции, он настолько целостен и самодоста- точен, что не принимает в себя никаких добавок, отторгает все привнесенное. Поэтому повзрослевшие «рокеры» либо прорывают рамки этой субкультуры, и их творчество становится явлением культуры в более широком смысле, либо пытаются законсервировать себя в подростковом статусе рок-звезды и выглядят при этом полными идиотами. Вот тогда, глядя на этих молодящихся дедков в косухах и банданах и слушая их вымученные новые «хиты», вспоминаешь бессмертное «Рок-н-ролл мертв». Потому что это уже не рок, но еще как будто и не шоу-бизнес. А он – рок-н-ролл – жив, просто его теперь делают другие, другие им живут и в него верят. Он совсем в другом месте обитает. Рок-н- ролл жив, а они уже нет.

 

Разница между роком и попсой, мне кажется, как раз в этом – рок делают молодые, а попсу делают взрослые – в самом худшем значении этого слова: взросленькие. Хотя и те и другие направляют свой посыл на молодежь, прежде всего, только по разным поводам: молодые рокеры хотят поделиться своими переживаниями, а матерые поп-продюсеры стремятся выжать из аудитории деньги. Рок на этом заканчивается, рок кончается там, где начинается шоу-бизнес.

 

 

– Мне кажется, что в искусстве советского периода много настоящего появилось, как это не странно, благодаря атеизму. Атеизм в прикладном смысле – вещь очень даже неплохая. Дело в том, что несколько поколений наших людей, выросших в атеизме и воспитанных в его духе, тем не менее, чувствовало в себе тягу к божественному. Потому что человеку свойственна тяга к божественному, это заложено в его природе, это следует уже из его богоподобия. Но поскольку этим вот художникам, для которых атеизм был единственной религией, не приходило в голову для удовлетворения своих божественных потребностей сходить в церковь, помолиться, поставить свечку, то они вкладывали свою тягу к божественному в свои произведения – картины, книги, фильмы, мультфильмы. Мы, атеисты по статусу, таким образом молились – неосознанно, спонтанно. Говорю «мы», поскольку и мое поколение было выращено в атеизме, оно последним вписалось в эту теорию. А спонтанность молитвы дорогого стоит. Мы, наши отцы и наши деды, таким образом обращались к Богу, к божественному началу, к высшей гуманной силе. Это молилось наше к Богу обращенное подсознание, а может, даже сознание. И вместе с художниками сомолились их читатели, зрители, слушатели, у них это тоже было вообще единственным способом приобщения к высшему началу.

 

Я, например, считаю, что песня «Прекрасное Далеко» – это не что иное, как молитва моего поколения, поколения последних октябрят. Я до сих пор помню ощущение, которое испытал в детстве, впервые услышав эту песенку. Мне тогда еще не знакомо было слово «катарсис», но это был именно он. Я и по сей день, когда ее слышу, испытываю то же самое чувство. Крылатов и Энтин, сами того не осознавая, создали вещь, сопоставимую с «Отче Наш». И такой получается парадокс: воспитанные в атеизме становятся с годами верующими, приходят к ощущению божественного присутствия, а воспитанные в вероучении теряют ощущение Бога, замыливают его в себе. И получается, что в то время мы были окружены молитвами, мы жили среди божественного, и Богу было не тесно и не зябко рядом с нами, это не принижало его божественной сущности, наоборот, это возвышало наше повседневное существование, делая его действительно духовным – хотя бы даже на уровне фильмов и программ, которые шли по «телеку», радиопередач, официальных   «Пионерских зорек» и неофициальных катушек с Высоцким и «Аквариумом». Все это было соприкосновением с божественным. Мало того, наличие божественного и было тем единственным критерием, который объединял совершенно различные явления культуры – официальной и подпольной. Эти вещи воспитывали душу не менее, а, скорее всего, и более, чем, скажем, воскресная школа. Потому что душа – это и есть тот орган, которому необходима божественная пища, чтобы он нормально функционировал и развивался.

 

Конечно, всякой ерунды в тогдашнем искусстве хватало, этого я не отрицаю и смотрю на это без розовых очков. Но эта «пурга» не доминировала, и одна одухотворенная вещь оправдывала бессмысленность пятидесяти подделок. Расклад, на мой взгляд , был приблизительно такой: один к пятидесяти. А теперь случилось так, что нет этих единичных вещей практически вообще, зато количество подделок возросло в тысячи раз.