Российско-датский художник переехал из Копенгагена в Скопингаген


Фото Андрея ПАВЛУШИНА

Говорят, талантливый человек талантлив во всем.

Когда я познакомился с Сергеем Адамовым, быстро выяснилось, что этот человек талантлив в общении. Чуть позже он написал для «Новой» статью и стало ясно, что он еще и отличный журналист. Недавно у Адамова прошла его первая персональная выставка, и я понял, что Сергей – талантливый скульптор. А потом он еще и спектакль сделал для «Рязанских смотрин». Спектакль не слишком получился, но сам факт такой разности интересов…

Когда я решил взять у него интервью, то узнал, что именно Адамов был одним из организаторов легендарного уже Подольского рок-фестиваля и почти настолько же легендарных рок-фестивалей «Сырок», на которые я рвался подростком, но так и не доехал.

Завидую, блин, его многосторонности. И теперь уже немного боюсь с ним разговаривать: вдруг рано или поздно окажется, что все революции и дефолты последнего времени – тоже его рук дело?

– Сережа, расскажи, пожалуйста, как так получилось, что журналист переквалифицировался в скульптора?

– Я с детства рисовал и лепил, но тогда не относился к этому серьезно. Вырос я в Алма-Ате, помимо обычной школы учился еще и в художественной, где были очень хорошие педагоги – питерские, московские, из числа той интеллигенции, которая во время войны приехала с «Мосфильмом» в эвакуацию, а многие потом так и остались там жить. В свое время моя мама у них училась, и к ним же меня привела. Сейчас-то я понимаю, что они хорошо учили, грамотно – и нужному! Но тогда мне было скучно. Я в классе всем ребятам на страницах учебников танки, рыцарей классно рисую, а в «художке» меня заставляют какие-то банальные вазы правильно рисовать; свет, тень, полутень, блик. Натюрморт, жанр… Скукота! Поэтому я не пошел по общепринятому пути – после художественной школы в профильный институт – а пошел на журфак МГУ. В армии определился с дальнейшим движением. Поскольку для меня всегда было два равно интересных мне действия – рисование и сочинительство, то в армейской газете публиковал и рисунки, и тексты. Текстов было больше. Так что с набором нужных для поступления на журфак публикаций встал на путь «сочинительства». А поскольку я всегда рисовал, то и на журфаке у нас компания рисовальщиков подобралась – выставки устраивали, вписались в художественную тусовку московскую. Скорее не из желания «творить», а просто мы были такие открытые в мир… Потом, когда я уже журналистом стал, то пересекся с «митьками», с Васей Голубовым, с Митей Шагиным. Бывал в Питере в их знаменитой котельной на «Черной речке», и когда они приезжали в Москву, то, выпивая вместе, гужбанили, какие-то картинки рисовали. Потом, будучи уже небольшим начальником в «Юности», параллельно оформлял телевизионные программы – рисовал картинки по семь рублей за штуку… То есть, та часть моего мозга, которая отвечает за всякие визуальные вещи, все время находилась в состоянии готовности к действию.

– Когда я смотрел твой авторский ролик на «ютубе» про собственную же выставку в нашем Музее истории молодежного движения, то был удивлен тому, насколько профессионально он сделан – многие телевизионщики позавидуют. Где так хорошо монтировать научился? Тоже на журфаке МГУ?

– Конечно. Я учился на отделении телевидения, а в то время телекамеры были только студийные. Видео не было! Все вне студии – репортажи, материалы для передач – снимали на кинопленку. И поэтому наша учебная программа в «инструментальной» части была почти ВГИКовской – киносъемка, монтаж, озвучивание. И преподаватели были из ВГИКА. Моя дипломная работа «Метод спровоцированной ситуации в тележурналистике» состояла из двух частей. Теоретическая часть и  фильм, который я сам снял, смонтировал. Тема была практически о несуществующем! Тогда, в конце 1970-х, у нас не практиковались на телевидении розыгрыши как форма проявления реакции людей на какую-то ситуацию. Не обязательно комическую – скрытой камерой можно снимать и серьезные вещи, что сейчас и делают. Тему мне предложил куратор нашей группы Сергей Александрович Муратов – один из трех отцов-основателей передачи КВН – и настрой был на «весело о серьезном». В теоретической части – на тот момент наиболее полном исследовании этой темы – многое отводилось этике телевизионных розыгрышей: как их делать так, чтобы было не пошло и людей не ставить в глупую ситуацию. Практические вещи я брал из польской передачи «Давайте посмеемся над собой»: у меня в друзьях были поляки, и я смотрел много этих передач, где были хорошие розыгрыши. Допустим, люди идут по центру Варшавы, вдруг открывается канализационный люк, из него вылезает водолаз и спрашивает: «Скажите, как проплыть на Лодзь?» И камера смотрит, как люди реагируют. Кто-то смеется, кто-то начинает объяснять: «Это вон туда-то».

– У нас только недавно стали делать что-то похожее на «РенТВ», а еще можно вспомнить пошловатую программу «Розыгрыш».

– На «РенТВ» тоже плохо делают, пошло и скучно – они лишь тиражируют один из скетчей Бенни Хилла, а своего ничего не могут придумать. Вот в свое время у «Лицедеев» Полунина был уличный спектакль – они две огромные надувные женские груди, которые «бесхозно» по полю с ветром перемещались, всей труппой ловили в огромный бюстгалтер, чтоб «срам» укрыть» – вот это свое, это смешно!
Так вот, вторая часть диплома – это был фильм, который иллюстрировал метод спровоцированной ситуации, я его в Алма-Ате снимал. Там в часе езды от города есть горнолыжный курорт, но о нем мало кто знает. И вот лето, городской парк, жара, все в маечках – а я иду с горными лыжами и предлагаю людям покататься. Многие реагировали: «Дурачок какой-то». Какие лыжи? Лето! А одна парочка вдруг: «А давайте покатаемся. А где?» В то время горные лыжи были не так популярны и соответственно не  так известны, как сейчас. И даже жители Алма-Аты не знали, что рядом с городом трасса с подъемниками. Я им говорю: «Да есть же урочище Чимбулак с лыжной базой». Мы сели в автобус, поехали в горы, за день инструктор обучил простому катанию, и они дивно провели воскресный день. Фильм показали по республиканскому телевидению. «Розыгрыш» обернулся нестандартной пропагандой здорового образа жизни.

Этот фильм я сделал практически сам – как сценарист, режиссер. Снимал оператор с «Казахтелефильма», а я потом монтировал материал на нашей учебной студии под опекой Марины Евсеевны Голдовской, замечательного  режиссера и тогда единственной женщины-кинооператора. Она во ВГИКе преподавала и  параллельно у нас на кафедре телевидения курировала процесс кинообучения. Сейчас она в киношколе Нью-Йорского университета учит американцев кино снимать и продолжает сама работать – недавно сделала фильм про журналистку Анну Политковскую. Такие вот у нас были учителя на журфаке! Кино – это, прежде всего, картинка, поэтому учились по классической программе – сначала фотографировать, строить кадр, потом работать с движением камеры, совмещать в монтаже разные картинки для создания нового смысла и так далее. Визуальное искусство – это и живопись, и фотография, и кино, законы композиции одинаковы. И в университете я все эти законы волею судеб изучил в дополнение к тому, чему в детстве в «художке» учили. Так что после университета с профессией «литературный сотрудник телевидения» я мог быть и просто пишущим газетно-журнальным журналистом, и сценаристом – писать для визуальных проектов, будь то спектакль или будь это кино, мог сам это все это снимать и монтировать. И после сразу после окончания всем этим занимался. Два года работал на телевидении в Новосибирске, в редакции информации, а там у операторов «профессиональная болезнь» – тряска рук после выпивки. Поэтому в командировках часто приходилось самому брать кинокамеру и снимать. Сам монтировал свои материалы. А знание «законов гармонии» пригодилось, когда я уже переехал в Данию и всерьез занялся живописью и скульптурой.

– Это перед тем, как уехать, ты поработал в «Юности»?

– Да. Но когда из Новосибирска вернулся в Москву, сначала работал в системе Гостелерадио – в «Кругозоре». Это такой «журнал с дырочкой», как называл его работавший в нем до меня Юрий Визбор. В нем помимо обычных страниц с текстами и фотографиями были пластинки. С почти пиратскими западными записями. Это быль: в одном номере была моя пластинка со звуковым материалом о мелиораторах белорусского Полесья и пластинка с песнями «Битлз», и по гонорарной ведомости я получил 87 рублей, а Дж.Леннон и П.Макартни 34 рубля (по ставке «авторы-исполнители» деньги им перечислялись через ВООАП). Так что однажды я реально заработал денег больше, чем все битлы вместе взятые!
Потом был журнал «Природа и человек», первый журнал по экологии, недолго просуществовавший. Не о том стали писать.

– Было мало про природу, но много про людей?

– Было много про государство рабочих и крестьян, которое губит природу. То есть, до нас главным врагом природы считался браконьер, а мы вдруг стали говорить о том, что браконьеры – ничто по сравнению с государством. Ну, так у него получается, оно не специально это делает, а просто оно так устроено, что берет у природы нефть, газ, уголь, потому что брать легко, а чтоб воздух, вода и почва при этом чистыми оставались – надо тратить деньги, а это трудно, практически невозможно… Поэтому наш журнал закрыли, и нужно было устраиваться работать. Миша Хромаков, журналист «Комсомолки», тогда перешел в «Юность», и говорит: «Иди ко мне».  

– «Юность» – это был журнал, которым я как раз тогда зачитывался, во второй половине 1980-х, когда был подростком.

– Тогда ты, наверно, «20-ю комнату» помнишь. Это была не только журнальная рубрика, а был своеобразный клуб, где продвинутая молодежь зависала. С разными интересами. Сережа Гурьев и Илья Смирнов – по музыкальной части. Вероника Марченко создала «Фонд солдатских матерей» против армейского произвола. Были парни-общественники из «Общины» Володя Гурболиков и Андрей Исаев. Гурболиков сейчас издает популярный православный журнал «Фома». А Исаев зам председателя партии «Единая Россия»: такую ряху отъел! Он депутат Госдумы и везде на дебатах представляет «Единую Россию», потому что Грызлов не может говорить, а у него язык подвешен. Тогда, кстати, он был сторонником анархо-синдикалистских воззрений.

Когда я пришел в «Юность», начались уже перестроечные дела и помимо собственно журналистских интересов появились и другие. Миша Хромаков начал с «Дойче-банком» строить какие-то проекты по освоению немцами Калининградского анклава. С бизнесом затеял игры, от журнальных дел отошел. Я с политикой связался – сделал большое интервью с Сергеем Станкевичем, тогда никому не известным кандидатом наук в Институте США и Канады. Он был специалистом по американской демократии, поэтому просто рассказывал, как там все устроено – все считали, что и нам так надо, то есть, как Станкевич говорит, и он считался прогрессивным человеком, стал очень популярным. Через него я с другими познакомился из числа демократов, что вокруг Собчака и Афанасьева гужевались. И они меня стали тянуть в политику. И наш редактор Андрей Дмитриевич Дементьев пошел в депутаты и нужны были – тогда это называлось «доверенные лица» – официальные помощники политиков. Я немножко потусовался в депутатской среде, понял, что к чему, и определился, что мне эти игры неинтересны.

И тут мы с Наташей Комаровой, которую больше знают как «Комета», стали делать рок-фестивали. Сделали сначала Подольский рок-фестиваль. Получилось так, что Наташа-«Комета» знала всех рокеров, а у меня была корочка «Юности». И стильный костюм хорошей шерсти: мне его по заказу артисты ансамбля танца Моисеева из заморских гастролей привезли. И галстук у меня был хороший, почти в раскраску галстука президента Рейгана – я был на встрече с ним, когда он в Москву приезжал, и гордился схожестью наших галстуков. Поэтому «Комета» узнавала, с кем надо было разговаривать по поводу денег и всяких разрешений, а потом приходил я, весь из себя элегантный, показывал удостоверение редактора отдела публицистики журнала «Юность», и со мной уважительно беседовали, потому что журнал был популярный. 

Ведь Подольский фестиваль как задумывался – сделать «русский Вудсток». Собрать цвет русского рока. На три дня, отдельным городком на природе. Эта наша идея в принципе стала концепцией всех рок-фестивали, которые и мы потом делали, и которые в России другие сейчас делают. Пространство вне большого города. В пятницу заезд, вечерний концерт, в субботу-воскресенье по два концерта. То есть на три дня люди выезжают, ставят палатки и живут рок-н-роллом. Тогда в 1987 году частично нам удалось это сделать. И первый фестиваль в Подольске состоялся, а второй нам зарубили. Хотя я даже в ЦК партии ходил к какому-то завотделом, и мы из его кабинета звонили в Подольский горком, что давайте, дескать, проведем. Но все увязло в каких-то бюрократических «ни да, ни нет».

– Примерно тогда же в рок-среде случился весьма шумный по тем временам скандал у Ильи Смирнова с Артемом Троицким, когда Троицкий с Липницким и Мамоновым написали, как считает Смирнов, донос – в ЦК ВЛКСМ, кажется – чтобы запретили делать концерты всем, кроме их Рок-лаборатории? Не знаешь подробности этой истории?

– Да, тогда противостояние «неформалов» и «неофициалов» непосредственно в редакции проявилось в споре о том, кто имеет право написать некролог на смерть Башлачева. Вопрос ставился весьма принципиально! Троицкий принес хороший текст, но Смирнов заявил, что Троицкий не имеет права писать про Башлачева, поскольку представляет официоз, а Башлачев был вне системы. И хотя, на мой взгляд, Троицкий был не официозным, а «неофициальным», свободным журналистом, вместо его текста взял текст Гурьева, впрочем, написанный не хуже – мы тогда поддерживали «неформалов».

А расклад противостояния Смирнов-Гурьев против Троицкого-Липницкого, как мне сейчас представляется, заключался вот в чем: Смирнов-Гурьев были за абсолютную свободу рока – любой музыкант может играть все, что хочет и как хочет без всяких ограничений и согласований. А если менты будут разгонять концерт и бить всех дубинками, то пусть так и будет – это наша борьба, «путь в царство свободы грудью проложим себе» и т.д.

Троицкий и Липницкий – не конформисты, а просто люди более искушенные в тонкостях устройства нашей бюрократической машины, и вдобавок знакомые с приемами западного менеджмента. Они считали, что разгонов концертов и ментовских дубинок можно избежать путем игры с бюрмашиной – через Рок-лабораторию «литовать» (утверждать) тексты, согласовывать мероприятия, и как результат получается мирный цивилизованный рок, без кровопролития. Плюс установление статусности исполнителей: кто просто «бунтует», но играть не умеет – это одно, пусть в своих катакомбах играет для своих любителей «чиста бунта». А кто при всем прочем еще и делает хорошую музыку – тут совсем другое и, соответственно, таким надо помогать через Рок-лабораторию.

Ну, а по Смирнову и Гурьеву если музыканты будут играть разрешенно-согласованное – неважно, кем! –  то это уже не рок.  Если исключить этот наиважнейший протестный элемент из русского рока, то это уже попса. Русский рок – это когда против чего-то, а разрешенно-согласованное исполняется в филармонии. И те, кто за филармонический рок – козлы. И конечно, если будет разнарядка Рок-лаборатории, кому помогать, а кому нет, то это цензура и вообще комсомол, «совок» голимый.

То есть, это было противостояние между кайфом от русского бунта – и опрятностью нерусской машины шоу-бизнеса.

Троицкий и Липницкий по сути основывали современный институт кураторства и продюсирования. Как пример намеченного ими тогда пути стала в дальнейшем раскрутка Юрием Айзеншписом группы «Кино». Хотя это и привело к упадку русского рока. Русский рок – это не музыка, это субкультура, где изъятие одной оставляющей ставит крест на общем. Разрешенность снивелировала его с обычной эстрадой.

– Про Подольский фестиваль вспомни, пожалуйста, еще что-нибудь. Это же легендарное событие, о котором действительно многие отзываются как о «русском Вудстоке». Жаль, что я на него чисто по возрасту не попал, маленький еще был.

– Подольский фестиваль состоялся благодаря двум людям: первый – это Петя Колупаев, президент Подольского рок-клуба, фанатик русского рока. И второй человек – это Марк Рудинштейн, который прославился своим фестивалем «Кинотавр». А тогда он работал директором Подольского парка культуры и отдыха, где мы этот фестиваль и провели. Именно он хитрил, ловчил и убедил начальство, что можно сделать «несколько концертов молодежных вокально-инструментальных ансамблей». Все говорили, что нельзя, потому что соберутся наркоманы и разнесут к чертям весь парк. Но Марк сказал, что берет все под свою ответственность. В общем-то, урон действительно был нанесен: рублей на 60, по-моему. Потому что в последний день был дождь, дядька Шевчук завершал фестиваль, завел народ, многие встали на скамейки, чтобы ноги в водных потоках не мокли, прыгали под музыку, и рейки на двух скамейках проломились: вот и весь урон! А так все прошло гладко-чисто, без прогнозируемых властями машин пустых бутылок и шприцев. Потом Марик из парка ушел, организовал кинофирму «Подмосковье», где предлагал нам с «Кометой» работать, фестивали проводить, но я уже уехал в Данию. А он  занялся «Кинотавром».

– Кажется, особенно шумным на Подольском фестивале был московский дебют «Наутилуса».

– Да, сначала Наташка устроила им концерт в Черноголовке, а потом мы их втиснули в программу Подольского фестиваля. Он-то задумывался как фестиваль монстров рока, а они были никому неизвестны и впервые выступали в Москве. Помню, Миша Сигалов, музыкальный критик известный тогда не меньше Троицкого, мне сказал во время их выступления: «Ну, все, «Машине» пиндец». Имелось в виду, что появилась новая группа, которая делает хиты: они вышли с программой «Разлука», где все песни хитовые. До них такое было только у «ДДТ» – альбом «Свинья на радуге». И то, что никому не известная группа произвела такой фурор, нас и натолкнуло на мысль «пойти другим путем» – делать фестивали открытий, представлять публике неизвестные рок-группы. И если над программой подольского фестиваля работали и скандалили многие деятели рок-тусовки, то когда нам зарубили второй фестиваль в Подольске, мы решили проводить фестивали сами – без сторонних советов-скандалов именитых  рок-деятелей. Это только на первый взгляд мы казались неофитами. «Комета» в то время заканчивала аспирантуру на философском факультете МГУ и защищала кандидатскую по молодежным субкультурам, а я по заказу западногерманского издательства «Дагели Верлаг» писал книгу «Дети Горбачева» о новой генерации молодежи, так что мы с Наташей были круто «в теме» и все, что происходило в андеграунде, знали очень хорошо.

Вот и решили делать свой фестиваль «Сырок». Название придумал Карл Хламкин – он тогда был барабанщиком в рижском «Оберманекене». Базой для проведения стала первая независимая звукокомпания «Рекорд» Чернавского. Там директором был мой друг Боря Царев, с которым мы в «Природе и человеке» работали – он и дал деньги. Подключил я и другого своего друга Влада Листьева, с которым мы пять лет на журфаке в телегруппе учились – он тогда работал в популярной программе «Взгляд». Так что на всех «пробивных» бумагах и афишах организаторами значились «Юность», «Взгляд», «Рекорд», что было по тем временам весомо, и мы легко решали все вопросы по проведению. Нам дали «Измайлово» – и гостиницу, и концертный зал – и программы никто не касался: кого хотели, того показали. Даже официальные бэйджики сделали! В АПН тогда для 19-й Всесоюзной партконференции закупили машинку для их изготовления, и нам по блату тоже сделали. Так что после коммунистов первыми из простых советских людей бэйджики получили рокеры – участники «Сырка».

Но при всем этом мы «пролетели», концерты прошли при полупустых залах! Мы-то группы знали, а публика нет! Это был 1989 год, и мало кто пришел на никому не известных «Агату Кристи», «Вопли Видоплясова», «Гражданскую оборону», «Не ждали!», «Комитет охраны тепла», «Облачный край», «Автоматические удовлетворители», «Опасные соседи» и другие молодые команды.

Потом провели второй «Сырок» в «Орленке» с тем же результатом – классные группы и полупустые залы. И ничьей вины нет. Думаю и сейчас на нераскрученные команды трудно народ зазвать – мы это первыми испытали. Потом мы с «Кометой» создали и зарегистрировали по всей форме официальный «Фонд Фестивалей» со счетом в первом коммерческом банке «Столичный». Из первых проектов была помощь КВНщикам. Тогда многие хорошие команды становились самостоятельными коллективами и не знали, как продолжать свою деятельность в рамках КВНа – уже не играют, а что-то делать хочется. Я тогда опекал команду МФТИ «Театр социального ужаса» и на одной тусовке КВНщиков предложил ребятам нашу форму фестивалей. Ребята из Днепропетровска идею оценили, загорелись, у них деньги нашлись, спорткомплекс сняли, и мы тогда в 1989 году провели у них Первый фестиваль команд КВН. Не игры, а именно фестиваль с показательными выступлениями. Маслякова пригласили и я лично – своего учителя Сергея Муратова. Это уже потом Масляков под копирайт «КВН» все подмял и фестиваль в Сочи переместился, а родилось все в Днепропетровске. И приз фестиваля – КиВиН – был аналогом нашего вороненка с эмблемы «Сырка». Так зародилось КВНовское фестивальное движение.    

Потом мы с «Кометой» хотели вывести наших рокеров на Игры Доброй Воли в Сиэтле для участия в культурной программе. Решили: а почему в Сиэтл поедут Кобзон, Пугачева и прочие? Давай мы рокеров привезем, пусть американцы посмотрят, что такое наш рок, нам тут есть, чем гордится! И я, сотрудник уважаемого журнала «Юность», пришел к председателю олимпийского комитета, который с Тином Тернером дружил и, собственно, эти Игры организовал, говорю, что вот, мол, хотим музыкантов наших туда привезти. Он говорит: «Я вам могу дать 20 путевок в Сиэтл». Вызвал секретаршу и сказал, чтобы мне их выписали. Я сейчас точные цифры не помню, но чтобы ты понял примерно, каждая путевка стоила, скажем, тысячу рублей и за 20 путевок нужно было заплатить 20 тысяч. Мы стали думать, где набрать такие деньги. Навели нас на одного богатого кооператора. Пришли к нему, нас в прихожей встречает негр: хозяин вас ждет! Потом выяснилось, что он для понтов нанял в слуги студента-африканца и тот к нему обращался «мистер». Говорим кооператору: «Вот, не хочешь путевочку в Америку купить? Нам деньги нужны». Он спрашивает: «Сколько?» Мы говорим: «20 тысяч». Случайно совершенно назвали общую сумму, которая нам нужна. А он спокойно говорит: «Ну, тогда я две путевки возьму. За 40» и деньги протягивает. Тогда мы сообразили, какова реальная цена путевок, и что у нас карт-бланш – продадим пять путевок и можем спокойно две группы на эти деньги везти. Но нам объяснили, что музыкантам выступить там никто не даст – все площадки уже расписаны и мы можем везти только туристов. Тогда мы путевки продали по хорошей цене, основательно пополнили счет Фонда Фестивалей и стали богатыми людьми. Но оставались идейными. Мы хотели не жировать, а свои рок-фестивали проводить, свои интересы в массы продвигать. Но как-то резко изменилась атмосфера, в момент наступили другие времена. Вроде свобода,  делай что хочешь, а все материальным миром озабочены. Возник шоу-бизнес и администраторы у рок-музыкантов, да и сами музыканты с нами уже не про музыку говорили, а про деньги: а сколько заплатите за участие в вашем проекте? Из рока ушли его пофигизм, раздолбайство, время посиделок в кочегарках закончилось, и он стал неинтересен. И вокруг денег фонда сразу другие разговоры начались. Стали мне говорить: «Слушай, вот есть возможность медь купить, проволоку. Давай мы сейчас купим эту проволоку, продадим, деньги увеличатся, потом мы можем купить такой-то корабль и потом этот корабль продать». То есть, вокруг появилось много людей, которые объясняли, что деньги не могут просто так лежать. Но ни меня, ни «Комету» это не грело. У нас другой образ мыслей, другие жизненные интересы. Словом, новая реальность – политика и бизнес – мне не подошли. Потом были еще предложения принять участие в создании новой партии ЛДПР и делать свою программу на создающемся телеканале НТВ, но мне уже не нравилось то, что в стране происходит, это перестало меня интересовать. Хотя сейчас у меня, я думаю, был бы и дом на Рублевке, и я бы числился помощником какого-нибудь депутата, и на юбилейных концертах рок-монстров с народом обнимался бы. Но я стал жить другой жизнью.

– И решил сбежать от начинающегося бардака в Данию?

– Есть такой астролог Гриша Кваша – он посмотрел свои расклады астрологические, и говорит: вам надо срочно уезжать, наступили не ваши времена. Была возможность уехать в Сиэтл, но я понял, что если сейчас из страны уеду, то больше не вернусь. Я решил, что поеду в Данию с семьей на лето. Там у меня были друзья, они нам организовали путешествие по стране на велосипедах, я понял, что в Дании очень тихо, спокойно, и все меня устраивает. Это как у Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря», где тишь и благодать. В общем, я устроил все свои дела и стал заниматься исключительно тем, что мне по-настоящему интересно. А интересно мне заниматься искусством в разных его проявлениях. В Дании я осознал, что о современном европейском  искусстве не знаю почти ничего. Сейчас невозможно представить, насколько глухим был «железный занавес». Если в музыке хоть как-то ориентировались, доходили до нас пластинки, то в живописи и скульптуре – нули! Притом, что по советским меркам я был продвинутым человеком. И только в Дании понял, что не знаю ничего. Имя основателя современной скульптуры Архипенко только там впервые услышал! Пошел учиться в Датскую академию художеств и как-то стал образовываться, восполнять отсутствие знаний о современном искусстве. От  живописи перешел к скульптуре, к объему.  Вот такой расклад.

Но все равно наработки из «предыдущей жизни» всплывают, поэтому продолжаю понемножку рассказы писать, в каких-то визуальных проектах участвовать. В съемках фильмов участвую, и в театральных проектах. И там, и здесь. И живу – и там, и здесь. Я всегда подчеркиваю, что никогда не хотел уехать из точки А в точку Б, я всегда хотел расширить до масштабов Вселенной точку А. Что, собственно, мне и удалось! Поэтому я сразу, как только получил датский паспорт, стал ездить в Россию и жить на две страны. И с 1990 года это уже продолжается более 20 лет.

– Двадцать лет – это срок. Как часто за это время приезжал в Россию?

– Часто, но ненадолго. Сюда интересно приезжать, а не жить постоянно. Когда бываешь наездами, то некоторые фазы видишь как под стробоскопом – только отдельные движения, зато очень четкие. Сначала приезжаю на машине – бензина нет, следующий раз приезжаю – бензин есть, но за ним очереди. И т.д., и т.п. А сейчас я приехал сделать русский паспорт, чтобы визы не брать, и что-то застрял – уже пару лет здесь. Даже сдал свою квартиру в Дании, и на эти деньги в Скопине дом свой строю.

– Забавная пертурбация: из Дании – под Рязань. А каким ветром тебя из Копенгагена в Скопингаген занесло?

– Это меня консул подбил: поезжай, говорит, в Россию, там быстрее новый паспорт сделать, а то его по почте долго пересылать. Я приехал и выяснилось, что надо поменять советский паспорт на новый российский. Это дело затянулось, потом другое, третье. И мне работать захотелось! Начал в мастерских  Союза художников на «Бабушкиной» что-то делать, но там места мало. А тут Андрюша Павлушин, мой рязанский друг, говорит: поехали в Скопин, там фабрика керамики, посмотришь, что и как. Приехали, познакомился с Таней Головановой, главным художником фабрики, поговорили, нашлись общие знакомые. Я посмотрел: условия отличные, глины вдоволь, обжиг дешевый, ну, по сравнению с Москвой, конечно. Неделю поработал, уехал, приехал еще на пару недель. И так потихоньку освоился, начал в Скопине работать. Потом купил велосипед, чтобы ездить в местный бассейн. Катался и натолкнулся на заброшенный дом в хорошем месте. Вроде бы в центре города, а зашел в огород – и ты совсем один: слева парк, справа яблони соседа от тебя закрывают, и впереди панорама – вид километров на двадцать на поля-перелески. В старину это называлось «Дикое поле». И представляешь – почтовый адрес «Красная площадь, 28». Я друзьям про это место так отписал: «Теперь у меня есть конец для  биографии: «…похоронен на Красной площади». Но пока живу. В Скопине. Дом строю, на фабрике тружусь.

– А на фабрике что делаешь?

– На фабрике у меня уже своя мастерская, три станка для скульптурной работы. Там – самое главное – есть печи, двухметровые, где можно обжигать большие работы. Сейчас, правда, фабрику скопинскую продали: не знаю, что дальше будет, но пока работаю.

А еще вот какая штука получается. Я в Москву приезжаю, с ребятами разговариваю, они мне: «Зачем тебе этот дом, зачем тебе этот Скопин?» Я говорю: вот вы в Москве живете. Давайте, я скажу вам, что  видел за последнее время, а вы скажете, что вы видели. Я за то время, что «живу в Скопине», был на фестивале  «Мамакабо» – по Нилу на кораблях прокатились. Был в Израиле, в Белоруссии участвовал в гончарном пленэре, в Питере на Фестивале песчаных скульптур. Когда на выходные приезжал в Рязань, то посмотрел спектакли театрального фестиваля Фонда Прохорова, был на концерте Пелагеи, послушал Венский симфонический оркестр. Когда в Москву приезжал, посмотрел новые спектакли Гришковца «Дом», «По По», спектакли «Квартета И», МХАТовскую премьеру «Женитьбы» и так далее, и так далее. Бывал на многих выставках в «Гараже» и на «Винзаводе», был на таком-то концерте, таком-то и таком-то. А еще мы с друзьями в Севастополь съездили, кино сняли – такой списочек я ребятам составил. Вот, пожалуйста: «Я живу в Скопине!». Вы поймите – в маленьком городке нечего делать, кроме как работать. Я там и работаю, всласть! А реализовать свои труды и потусоваться выезжаю в Рязань, в Москву, еще куда-то!  И посмотрите: что у меня по результатам получается. А еще в Скопине есть то, что местные не ценят. Чистый воздух, например! Всю зиму снег белый лежит даже на фабричном дворе. Я на лыжах катаюсь, на велосипеде, в бассейне плаваю – там великолепный спорткомплекс новый, по президентской программе построен, министр спорта приезжал его открывать. В Москве я в бассейне МГИМО плаваю, так скопинский не хуже, а даже лучше, потому что сауна есть. То есть, в Скопине у меня все условия для активного отдыха и полноценной работы.

– Получается, ты самый главный «многостаночник» Рязанской области по разнообразию работ в самых разных сферах искусства.

– Получается так. Хотя я в Рязани еще человек новый, меня мало кто знает, поэтому не очень активно участвую в здешних проектах. Но все равно, смотри: уже была персональная фотовыставка в Торговых рядах на площадке рязанского отделения Союза фотохудожников, участвовал в весенней выставке Союза художников, потом была большая выставка скульптур в Музее истории молодежного движения. В Скопине мы вместе с Делем сделали театральный фестиваль, где я почитал свой джаз-роман «Однажды». За это же время, когда я в Москву приезжал, тоже в некоторых проектах участвовал, например, со своими картинами и фотографиями в фильмах «Детям до 16» и сериале «Каменская». Но не все гладко получается: вот со спектаклем на «Рязанских смотринах» вышло не так, как должно было. Вместо обычного «авторского рассказа», как я это делал в Копенгагене, заразившись фестивальной атмосферой, стал делать большой спектакль с куклами, декорациями, фонограммой – все на ходу, без репетиций. Еще как раз в это время предложили деньги заработать на одном проекте, а отказаться нельзя – и деньги хорошие, и друзьям мог помочь – это тоже время и силы отнимало. В итоге не вышло так, как предполагалось. Но я сделаю видео-версию «Театрального рассказа» как самостоятельный арт-хаусный проект.

– А есть желание еще больше расширить спектр того, чем занимаешься? Еще что-то интересует, кроме уже освоенного пространства?

– Понимаешь, я не ставлю никогда целью что-то расширить или сузить. Я же определился: занимаюсь искусством в разных его проявлениях. Если есть какой-то проект, который мне интересен и греет, то я его делаю, в нем участвую. Ну, а поскольку у меня есть опыт в самых разных сферах, то это позволяет мне делать многие  вещи более-менее грамотно. Ну, или, по крайней мере, не совсем дилетантски.