Татьяну Лощинину я застала в Рязанском художественном музее за несколько дней до открытия выставки. Экспозиция еще не оформлялась, художница подвозила оставшиеся работы, собрав их все в одном зале. Осматривая свою коллекцию, она прикидывала что-то в уме, составляла группы, переставляла. Как строгая мама, которая выводит своих питомцев в большой свет. Под ее требовательным взглядом глиняный народец словно приосанивался и прихорашивался: петух распускал перья, квасник горделиво надувал «барабан», кувшины вытягивали носики.

 

– Гуся никак не слеплю, – сетовала Татьяна. – Индюка. Конечно же, павлина надо слепить.

 

– Да, нашего скопинского павлина, – поддакнула я, и мы расхохотались.

 

– Хотя чем наш глухарь хуже павлина? Вон какой красавец! – защищала свое детище художница. – А какая красивая была рыба, когда я ее только-только слепила, еще сырая. Я ее даже расцеловала!

 

Рыба, и правда, хороша! Толстобокая, с плотно пригнанными чешуйками, маленькими хитрыми глазками и широкой улыбкой. Впрочем, говорить хочется про каждую работу Татьяны Лощининой, выписывать все детали, замечать нюансы. Ее творения такие же обаятельные, как их улыбчивая «мама», к ним так же тянешься, чтобы ощутить тепло и биение сердца.

 

Животворящий пульс настоящего Скопина уже 30 лет наполняет смыслом жизнь Татьяны Лощининой. Свою персональную выставку она так и назвала «Мой Скопин».

 

– Это моя судьба, моя жизнь, моя любовь, мое соприкосновение с уникальным явлением в мировой культуре, в искусстве народа Рязанской земли, – так говорит автор.

 

И только она одна знает, сколько пришлось приложить усилий, чтобы сказать о Скопине – «мой». 

 

 

 

– Да, наверное, есть руки умелые от рождения. Каждому – свое. Мне ручной труд очень нравится, приятно потом видеть результат, который ты создала сама. Всегда любила шить. Вязать могла ночами, особенно, когда идет орнамент: один цвет, еще один, а там уже, глядишь, и светает, на работу пора.

 

 

– В этом громадное удовольствие! Я бы советовала всем приобщаться к ручному творчеству, прививать интерес детям. Это придает смысл и цель жизни. Руки и голова тесно связаны: когда руки работают, то и мысли выстраиваются, появляются новые планы. И что интересно, руки сами по себе очень умные. Если что-то давно не лепил, то вспоминаешь не головой, а руками.

 

 

– Нисколько! Такое чувство, что в руках заложен свой мозг, своя память. Сейчас, когда я уже многое поняла, подвела черту и для себя многое определила, могу сказать, что мне выпало огромное счастье заниматься таким делом. Хотя, конечно, дело непростое. Для женщины, прямо скажу, – тяжелое, грязное. Там, где керамисты, всегда пыль и грязь! Но, тем не менее, во всем этом оказалось много смысла. Тем более что сфера интересов никогда не ограничивалась только керамикой, тяга к современному искусству всегда была. А мне еще выпала особая – роскошная – судьба: узнавать многовековые традиции, возрождать их, открывать людям.

 

 

 

– Я свои современные опусы даже и не привожу сюда! Иначе будет такой винегрет! Честно говоря, я отвлекаюсь, конечно. За что меня искусствоведы частенько ругают. Но если говорить о распределении времени и сил, то предпочтение, конечно, надо отдавать традициям. В них больше смысла и глубины. Но даже в рамках традиций скучно не бывает! Столько вариантов! Я очень люблю кумганы (узкогорлый кувшин с длинным носиком, ручкой и крышкой, – В.Н.). Сколько я их слепила! И все разные! И до сих пор не надоедают! Новое настроение, новое время года, в семье что-то произошло – и кумган получается другой. Повториться никогда не получается. Хотя сейчас я поставила себе такую задачу: способом авторизованного копирования сделать коллекцию в рамках традиций старого Скопина.

 

Я же старый Скопин искала в музейных запасниках. За каждой работой буквально охотилась. В результате собрался богатейший материал. А на сегодняшний день ситуация такая, что книг практически нет. И мастера, в большинстве своем, лепят так, как считают нужным, практически не зная традиций. Когда я приехала в Скопин в 1983 году, все было именно так. Тогда промысел ушел так далеко от своих корней! Недавно открыли музей гончарства, но работ старого фигурного Скопина там практически нет. Поэтому очень хочется сделать такую коллекцию. Материал – интереснейший: линии старого Скопина настолько сложные, вариантов так много, что поражаешься безграничной фантазии мастеров. Это культурный пласт, не знать или потерять который просто грешно.

 

 

 

– Да, это не мой родной город. Попала я туда после Абрамцевского художественно-промышленного училища. Скопин я тогда не любила, народное искусство уважала, но на расстоянии. Была очень современным художником, амбициозным и со своими планами. Приехав в Скопин, я и не думала оставаться. Но в «Строгановке», куда я приехала поступать, меня даже смотреть не стали, сказав возвращаться через три года. Это был тот период, когда к распределению относились очень строго. Так я и вернулась в Скопин. С букетом васильков и ромашек, которые мне друг подарил на вокзале, и обиженная на весь свет.

 

 

– У меня была настоящая депрессия, от которой я спасалась, почему-то, Ремарком. Признаюсь, уже была готова перераспределиться. Но потихоньку, помыкавшись-подергавшись, стала устраиваться. Начала работать, а материал-то увлекает! Дали общежитие, дали должность художника. «Ну ладно, – сказала я сама себе. – Тогда разберемся что же такое Скопин!» И я начала затачивать мозги. Дела на промысле обстояли тогда печально: все одного размера, верх – коричневый, низ – зеленый, все одинаково блестящее, одинаково навороченное, литейные сосуды, причем миллионными тиражами. …Станок был один на всех, и в свободное время по очереди что-то ваяли. Но когда я в запасниках Рязанского художественного музея увидела настоящий Скопин, то голову закружило сразу! Как было жалко, что многое потеряно! И я методично занялась возрождением старых традиций.

 

 

– Да! Я не знаю, что это был за город, какие соревнования были между мастерами, но они налепили столько! Это какая-то вспышка, протуберанец творческой активности. Скопин ведь до сих пор не изучен. По-моему, искусствоведы в советское время просто боялись за него браться: слишком сложный, эклектичный. Поэтому и исследований по старому Скопину практически нет. Единственный труд «Керамика Скопина», который нам удалось выпустить с Екатериной Хохловой, уже стал библиографической редкостью.

 

 

– Увы, да, разница в том, что станков теперь не один, а двадцать пять. А если серьезно, то главная ошибка, мне кажется, в том, что народные промыслы пустили по пути производственного развития. От кустарного производства, от артели их направили в свое время в Министерство местной промышленности. Ну а оно требовало продукцию, расширение производства. Но производства чего? Литейных подделок под Скопин. Никакой промысел нельзя раздувать до промышленных масштабов, он должен быть музейно-заповедным и отчасти все-таки на федеральном финансировании. Это культура, на ней надо воспитывать, а зарабатывать этим очень сложно.

 

 

– Но мы же не пользуемся сейчас ничем из этого. Однажды я задалась такой целью. Сделала небольшого полкана подруге на день рождения и строго наказала, чтобы пользовалась. Мы тут же за столом налили туда вина и стали из него разливать. Это было нечто! Во-первых, сам процесс «извержения» из полкана вина – зрелище уморительное! И еще, когда вино внутри туда-сюда переливалось, он тяжко вздыхал. Мы обхохотались!

 

 

– Опять-таки все шло от желания вытащить еще что-то из старого Скопина. Я знала, что если я это сделаю, то все мастера подхватят эстафету. В какой-то момент встал вопрос, что очень мало лепили в Скопине человека. В запасниках весьма немного вещей, изображающих людей. И еще хуже дело обстояло в современности. Людей лепила одна тетя Шура Курбатова (Александра Курбатова, старейший скопинский мастер, Лауреат Государственной премии в области литературы и искусства, – В.Н.), но по-своему, как уникальный народный скульптор. Поэтому освоить эту тему, сделать ее в скопинской стилистике, было очень сложно. Тему «Земляки» я взяла еще на защите диплома в институте. Тогда это еще были не штофы, а скульптуры. Мне поставили «отлично с похвалой», и вот с тех пор я не устаю разыгрывать их дальше.

 

 

– Да, мне часто об этом говорят. Но все делается «на глазок». Иногда, бывает, и не попадаешь. Но с материалом настолько сливаешься, что начинает помогать все: и станок, и глина. Они будто жалеют тебя и облегчают работу. Вообще, глина сопротивляется и испытывает на прочность очень долго: все трещит, кривится, из печки достаешь черт знает что. Но сейчас она меня, наверное, признала, доверилась, и мы с ней живем душа в душу.

 

 

Татьяна ЛОЩИНИНА