Я родилась при Брежневе. Жалела его, когда видела по телевизору: мне казалось, что кто-то невидимый мучает старого дедушку. Он старается, но не может выговорить половину слов, и от этого яростно шевелит бровями. В день его похорон я села на детский стульчик перед включенным телевизором и заплакала. «Родственника хоронишь?» – спросил мой дед, шаркая из спальни на кухню. «Как ты можешь, это самый главный человек в стране, все же плачут!» – еще горше от изумления заревела я. «Все, да не все. А тебе непременно надо быть как все?» – с усмешкой сказал дед, которого я искренне любила и считала самым добрым на свете, душевным и все понимающим. И буквально «добил»: «Все пойдут в колодце топиться, и ты за ними?»

Слезы высохли сами собой. Действительно, кто мне этот человек? Это же не мама и не папа, не бабушка и не дедушка, которых я люблю. Тогда почему же мне так искренне рыдалось? Да потому что его портретами, как и портретами Ленина вместе с Марксом и Энгельсом, была увешена вся моя жизнь – детская еще жизнь, наивная, доверчивая. В телевизоре, в школе, на праздниках 1 сентября и 7 ноября, само собой 9 мая, да даже на 1 мая среди веточек с самодельными нежно-розовыми цветами, над головами в химических завивках и фетровых шляпах парили Ленин, Маркс, Энгельс и Брежнев. Словно без них не было бы ни мая, ни мира, ни света белого. И во все извилины детского сознания въедалось: вот эти дяденьки – один с лысиной, двое с бородами, еще один с бровями – они самые наши главные и родные, родней всех родных. Вожди. Главнокомандующие. Отцы.

А через пару месяцев после смерти «дедушки с бровями» меня ждал еще один удар. На время отпуска отца – военнослужащего в Германии – в класс пришел мальчик Кирилл. И имя-то у него было «заморское», и кроссовки, и пенал, и ластик, и школьный портфель, и жвачка, и даже поведение. Он был невыносимо вежлив, собран, самостоятелен, жалостливо смотрел на выклянчивающих разноцветную конфетку, но обидеть боялся. Когда я дома спросила, почему у побежденной страны фашистов все такое удобное и красивое, разразился скандал. Мне советовали помалкивать, не подводить их под монастырь и не портить себе будущее. Дед молча усмехался. А мне подумалось, что кто-то мощно врет, но кто и в чем, пока не понимала.

Еще изображения буржуев. Иллюстрации в учебниках, карикатуры в «Крокодиле» и во всех газетах – такой отвратительный мужик в пенсне, изо всех карманов торчат доллары, а рядом плачет голодная девочка. За границей все, тем более кто имеет какую-то собственность, именно такие: злобные, жадные, обирают голодных детей и никого им не жаль.

Спустя считанные годы окажется, что собственником быть круто. У него есть личная коммерческая палатка («комок») с кучей жвачек и пакетиков растворимого напитка «Юппи». Что за дурной сон?! В СССР личными у советского человека могли быть только сатиновые трусы, даже мысли – и те должны были быть общественными, прозрачными, понятными сотруднику КГБ. Еще через годы громадный завод, на котором полжизни проработала мама, стал частной собственностью. Вместо разработки ЭВМ там стали выпускать дверные замки и мебель. Своих «буржуинов» нужно было уважать, всячески почитать и преклоняться, потому что они не те, не заморские, которые плохие, а отечественные, порядочные и хорошие.

Все перевернулось с ног на голову, все стало не так, шиворот-навыворот.

И вот еще. «Миру – мир». В каждом школьном классе, в каждом дворце пионеров, в любом летнем лагере. «Миру – мир» – из телевизора и радио, от каждого ветерана, от всех детей войны, от всех раздающих 27 января «блокадные» 125 граммов хлеба, с трибун и сцен – «Миру – мир!»

Но однажды он оказался совсем не таким, каким мы его представляли все 77 лет. Под угрозой заключения сроком на 15 лет мы должны принять этот мир. Этот новый мир – окровавленный, рыдающий вдовьими голосами и промокший от детских слез, сверкающий очками генерала Конашенкова, взрывающийся патриотиZмом, пронизанный беженцами. Новый русский мир. Включая телевизор, хочется усесться на тот самый детский стульчик и зареветь в голос. 

Где-то высоко, в серых снежных облаках, брови участника Второй мировой и Парада Победы на Красной площади 24 июня 1945 года Леонида Ильича Брежнева взлетели на лоб, да там и остались. А мой дед по-прежнему подзуживает в моих снах: «Все побегут в колодце топиться, и ты за ними?»

Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас