Рязанский выпуск
№15 от 19 апреля 2012 г.
Свежие новости
В Рязани выявили очередное превышение сероводорода
(06.07.2024)
Тайны Малковского двора
(06.07.2024)
Племянник не выжил
(06.07.2024)
Одной проблемой меньше
(06.07.2024)
«Трубадур» из раздробленной Руси
(05.07.2024)
В Рязани задержан участник парада на Красной площади
(04.07.2024)
Мэр-гидрометцентр
(04.07.2024)
Власти услышали «Новую газету»
(03.07.2024)
Переполох в администрации города
(03.07.2024)
В салоне +41
(03.07.2024)
Латание дыр в режиме многозадачности
(03.07.2024)
Военные пенсионеры не получили пенсию за июнь
(02.07.2024)
Гений русского блюза
Российское турне Юрия Наумова откроется концертом в Рязани
21 апреля в рязанском клубе «ДК» ожидается звуковая феерия для гурманов мастерского владения гитарой и словом. В этот день там планирует выступить Юрий Наумов – самый известный из рождавшихся в России блюзовых музыкантов. Он разработал уникальную технику игры на девятиструнной гитаре, его виртуозное владение инструментом и песни с богатыми аллитерациями текстами – от искрометных блюзов до медитативных баллад – мало кого оставляют равнодушным.
Начинал он в первой половине 80-х в Новосибирске, затем перебрался в Ленинград. Дружил с Ревякиным и Башлачевым, выступал с Кинчевым и Шевчуком, да и сам уже стал «легендой русского рока», но на взлете популярности уехал на ПМЖ в Нью-Йорк.
Широкую известность получила история о том, как Эрик Клэптон, послушав Юрия, запросто согласился с тем, что Юрий играет лучше. А в России после его отъезда появилась целая «школа» авторов песен, так или иначе использующих наумовские гитарные приемы: «наумовщиной» всерьез переболели Сергей Калугин, Кирилл Комаров, десятки самых разных музыкантов.
Первый же приезд Наумова с концертом на «историческую родину» спустя несколько лет эмиграции закончился триумфом – всего лишь один человек с гитарой собрал аншлаг в легендарной московской «горбушке». В последние годы Наумов приезжает с концертами в Россию все чаще. Обычно – в Москву и Питер, но случаются и гастрольные туры с самыми непредсказуемыми маршрутами.
Рязань стояла в концертном расписании Юрия Наумова еще осенью 2008 года, когда и бралось вот это интервью. Но тогда, к сожалению, не сложилось. Надеюсь, 21 апреля в «ДК» все сложится, и Рязань, наконец, познакомится с человеком, благодаря творчеству которого родился неологизм «русский блюз». Сам я собираюсь там быть и вам советую.
– Когда слушаешь некоторые ваши песни, вспоминаются строки Игоря Северянина: «Из Москвы – в Нагасаки, из Нью-Йорка – на Марс»: тема бегства – одна из главных в вашем творчестве. «Почему там Клондайк, а у нас Кулунда?» – спрашивали вы в одной из ранних песен еще перед тем, как переехать сначала из Новосибирска в Питер, а затем – из Питера в Нью-Йорк. Последние 18 лет вы живете в Нью-Йорке. Это потому что нет пока ракеты на Марс или Нью-Йорк вас полностью устраивает? Ну, а если посерьезней, то с чем был связан выбор именно этого города при решении о переезде в другую страну, каковы были связанные с этим надежды и насколько они оправдались?
– Попадание в Нью-Йорк сходу было обусловлено удачным стечением обстоятельств: в ту пору для того, чтобы город тебя принял, достаточно было, чтобы нашелся поручитель, ходатайствующий за тебя и гарантирующий городу, что ты вполне вменяемый и социально адекватный человек без уголовных и прочих стремных наклонностей. И такой поручитель нашелся. Важный момент: 18 лет назад в Нью-Йорк еще можно было попасть на халяву. А в Калифорнии, к примеру, уже тогда поручитель помимо морального гаранта еще обязывался уплатить по 3600 баксов за каждого иммигранта, которому содействовал...
Нью-Йорк – великий город. И – кайфовый. В каком-то смысле – это продолжение Москвы для меня. В творческом отношении – это намоленное место. И когда ты создаешь, город – твой союзник. Хотя пробиться с уже сделанным – невероятно трудно. Но это – уже другая история...
– Когда вы уезжали из СССР, было время всеобщей эйфории от происходящих в стране перемен. А вы, словно решив этим поступком возражать происходящему, уехали за океан. И потом, насколько я в курсе, стали большим поклонником блестящего социолога и публициста Александра Зиновьева, уже тогда относившегося к перестройке весьма настороженно и предсказывавшего не слишком веселое развитие событий. Как вы относитесь сейчас к тому времени больших ожиданий и больших перемен? И почему эти большие ожидания не коснулись вас – во всяком случае, коснулись не настолько, чтобы остаться в стране? По-прежнему ли вы думаете, что «здесь котлетки только тем, кто в клетке»?
– Александра Зиновьева я воспринял всем сердцем сразу же, как прочитал его книгу «Светлое Будущее». Было это в Питере в апреле 1986 года. Слово «поклонник» здесь не вполне адекватно: в моем случае речь идет об ощущении поразительного тканевого родства по отношению к его личности и сотворенным им мирам. Зиновьев сыграл колоссальную роль в моей жизни... На меня произвело неизгладимое впечатление еще и то, что он, будучи на сорок лет меня старше, воспринял мою музыку, приходил на мои концерты в Москве.
Касательно середины 80-х: для людей творческих это было хорошее время. Насыщенное, позитивное. Набранный за предшествующие годы молчания потенциал получил выплеск в кинетику. 1986-й и в особенности 1987-й запомнились как наиболее «сочные» годы десятилетия. В ту эпоху я жил не ожиданиями – я записывал альбомы, концертировал, сочинял, экспериментировал со звуком, много и продуктивно общался. В воздухе страны и, особенно, в столицах ощущался какой-то пульсирующий сгусток. Я оказался в одном из эпицентров вибрации, в одной из пульсовых точек. И я отчетливо помню, как летом 1988 года в Питере я вдруг однозначно почувствовал – «Все. Эпоха закончилась». Сгусток исчез.
А насчет «котлеток» и «клеток» – исключения, конечно же, бывают. Но, как правило – «котлетки только тем, кто в клетке». И правила этого никто не отменял.
– Вы – один из тех немногих музыкантов, чья манера игры легко узнаваема с первых аккордов. Тем не менее, несмотря на поразительное своеобразие и высокую технику игры, на Западе «русский блюз» Юрия Наумова не так, чтобы сильно известен и популярен – его знают, в основном, специалисты-музыковеды и ярые поклонники блюза. То есть на Западе вы оказались вне «формата», ваша музыка не попадает в устоявшиеся традиции американского блюза. Готовы ли были к такой ситуации?
– Есть моменты, связанные со спецификой характера, есть моменты, связанные с эпохой, ее духом. Я могу сказать о себе, что я – не пробивной человек. Пребывание в тусовках меня тяготит – не самое лучшее качество для построения успешной публичной артистической карьеры... Тем не менее, мои художественные искания и эксперименты пришлись на ту эпоху, когда происходящее в российском рок-н-ролле было предметом сфокусированного интереса целого поколения. Получилось, что я творил в самое правильное для этого искусства время и физически пребывал в самом правильном месте: кочевал между Питером и Москвой в пространстве 1985–1988 годов. Если бы я не покинул Новосибирск в конце 1984 года и не уехал в столицы, вполне вероятно, что о моей музыке в России так бы никто ничего и не узнал.
А с Америкой расклад таков: потенциально, в мою музыку в Штатах (равно как и в России) могут «вьехать» сотни тысяч людей. Но я «промахнулся» мимо «своей» эпохи. И промахнулся сильно – на несколько десятилетий. Это время – не мое. Причем не по сути, а – по правилам игры.
Бывает эпоха прорыва. И когда она случается – «формат» не имеет значения. Имеет значение совокупное вибрационное качество посыла. И бывают художники, которые лишь в такую эпоху прорыва получают свой шанс. Но такие эпохи – скоротечны... Сказанное справедливо и для сегодняшней России: каковы шансы «засветиться» для мальчика с гитарой из провинциального города, лелеющего свой неповторимый звуковой мир? Понятно, что они выше нуля. Но намного ли?
– А насколько сильно различаются ваши концерты в России и Америке? Ведь нашей публике хочется услышать побольше медитативных баллад, а западному слушателю, наверняка, нет особого дела до словесных наворотов и смысла пропеваемых текстов, ему хочется просто красивой музыки. Если попробовать нарисовать обобщенный портрет вашего слушателя здесь и там – что это за человек?
– Различие есть, но не радикальное. Мое искусство адресовано вдумчивому слушателю.
Таковые есть по обе стороны океана, причем и здесь и там они составляют меньшинство.
Мои концерты в России длятся дольше, поскольку, по моим наблюдениям, российская аудитория, в целом, способна более продолжительное время пребывать в сфокусированном состоянии. В России я почти не исполняю англоязычных номеров, в Штатах не исполняю песен, ключ к восприятию которых располагается преимущественно в стихии русского языка, таких как «Частушки», «Дорога Назад», «Сказка о Карле». Но психоделические номера, блюзы, инструменталы, баллады с лаконичными текстами исполняются и находят отклик вне зависимости от того, в какой стране располагаются подмостки.
– До отъезда в США вы играли совместные концерты с Кинчевым, выступали вместе с Юрием Шевчуком, то есть, можно сказать, «были в обойме» людей, которые как раз тогда садились в поезд к славе, на котором едут до сих пор, собирая немалые залы по всей нашей стране. В принципе, пусть и более камерно, но вы вполне могли бы повторить их путь. Нет ли сожаления, что приняли решение покинуть страну? Вообще, какое место занимает сейчас Россия в вашей душе?
– Откровенно говоря, перспектива повторить чей-либо путь не представляется мне заманчивой. Гораздо интереснее пройти своим неповторимым путем. У меня – свое видение, свои художественные задачи, своя мера артистической ответственности.
Так или иначе, как художник, я был и остаюсь развернутым в сторону России. Основная аудитория – там. Отсюда – и ответ на вопрос о месте России в моей душе: огромное место. Вместе с тем, я не сожалею о том, что уехал. Я сохранил контакт со страной. Но я вышел из перманентного магнитного поля страны и в контексте того искусства, которому я посвятил свою жизнь, это было правильным решением.
– Ваша необычная техника игры уже оставила заметный след в отечественной песенной культуре. Многие авторы, претендующие не только на написание ярких песен, но и на качественное владение инструментом, осваивают ваши технические приемы. Как сложилась эта ваша уникальная манера?
– У меня был друг, единомышленник и поразительного калибра барабанщик, с которым мы создали группу «Проходной Двор». Мы вместе сбежали из Новосибирска в Питер, рассчитывая найти еще пару классных музыкантов и – рубиться не щадя живота своего... Но волею судеб во второй половине 1985 года нам с ним пришлось расстаться. В моей жизни этот момент стал одним из поворотных... Когда я оправился от потрясения, я расценил произошедшее как знак того, что свой путь звукового художника мне предстоит пройти в одиночку. Я много экспериментировал с гитарой и ранее, но до того момента рассматривал свои опыты лишь в контексте последующего ансамблевого воплощения. Теперь же звуковая задача кардинально менялась: мне надлежало донести до слушателя ансамблевую идею с помощью одного-единственного инструмента, ибо группы – не будет. Начались эксперименты по динамическому реструктурированию аккордов – с тем, чтобы, не утратив общей звуковой цельности, внятно выделить линию баса, ритмической структуры и мелодической линии. Основой этой техники стал метод, который я называю «методом растекшихся (или расплавленных) аккордов». Суть его вкратце такова: если стандартные аккорды представить как статичные звуковые конгломераты, то в моем подходе эти конгломераты смещаются в пространстве и во времени, разгоняются, разгруппировываются по всему грифу. Трансформируется «кристаллическая решетка» каждого аккорда... Поиски в этом направлении я продолжаю по сей день. Но осмысленно и целенаправленно я стал формировать свой гитарный язык в 1985-м – после крушения мечты о группе.
– Почти у каждого серьезного автора песен есть коды, часто встречающиеся ключевые слова. Допустим, у Цоя – «ночь» и «звезда», у Башлачева – «тесто», «синий лед» и т.д. В ваших песнях часто звучит обращение «мама», а одна из песен называется «Возвращение блудного сына». Почему именно обращение к матери в вашей жизни оказалось таким важным?
– Это обращение в самом деле нередко фигурирует в моих песнях, но оно не является непосредственным обращением к моей матери. Это – образ. В английском языке есть понятие «reference point» – точка отсчета, точка соотношения, некий ориентир. Образ матери в моих песнях – и есть такая точка отсчета, некая константа в изменчивом мире.
Посредством такого обращения можно емко и лаконично отразить происходящие с героем перипетии.
– Совсем недавно вышел ваш дебютный концертный ДВД «Рок как будто блюз». Насколько эта работа отражает вашу эволюцию как художника? Можно ли считать ее путеводителем по вашему творчеству?
– В моем концертном фильме присутствуют номера, написанные в разные годы. Таким образом, с хронологической точки зрения эволюция автора песен в определенной мере отражена. Насчет путеводителя дать ответ затруднюсь – я не ставил перед собой такой задачи. Задача была: с максимально возможной достоверностью передать энергетику концерта, запечатлеть «эффект присутствия».
Уловить это оказалось значительно труднее, чем мне первоначально казалось: я отснял около полусотни своих выступлений за много лет. Качество записей – разное: от полной лажи до вполне пристойных съемок, но, так или иначе, – все они хроникальные. Они документируют некое событие и... все. В них почти не фигурирует то неуловимое дополнительное измерение, ради которого люди, собственно, и ходят на концерты.
22 апреля 2007 года у меня состоялся концерт в Питере. И при просмотре съемки этого концерта ко мне впервые вернулось то самое ощущение, которое я испытываю во время игры на концерте – ощущение идущего через меня живого рок-н-ролльного электричества, ощущение магии... Я, наконец, уловил то, за чем безуспешно охотился несколько лет.
Для меня это – большая удача. И я захотел поделиться ей с теми, в ком моя музыка вызывает резонанс. Так и возник этот фильм.
– Если не путаю, в расписании вашего предыдущего концертного тура по России стоял Новосибирск. Вы родом из этого города, учились там и даже были исключены с 5-го курса института за «пропаганду буржуазной культуры». Что изменилось там к лучшему за эти годы, а что, напротив, вызвало отторжение? Вообще, как выглядит сейчас российская провинция с точки зрения человека, который двадцать лет прожил в Нью-Йорке?
– Внешние перемены есть. Люди в целом более прилично одеты, много иномарок, мобильные телефоны, цифровые фотокамеры, в домах компьютеры с интернетом, компакт-диски. То есть технологические атрибуты современного мира налицо. Наверное, возросла информированность в целом, но пропорционально возросла информационная замусоренность. На сущностном уровне я не увидел особых перемен. То, как мне это увиделось, – это, в общем-то, та же страна, те же люди, та же ментальность, что и эпоху назад.
21 апреля в рязанском клубе «ДК» ожидается звуковая феерия для гурманов мастерского владения гитарой и словом. В этот день там планирует выступить Юрий Наумов – самый известный из рождавшихся в России блюзовых музыкантов. Он разработал уникальную технику игры на девятиструнной гитаре, его виртуозное владение инструментом и песни с богатыми аллитерациями текстами – от искрометных блюзов до медитативных баллад – мало кого оставляют равнодушным.
Начинал он в первой половине 80-х в Новосибирске, затем перебрался в Ленинград. Дружил с Ревякиным и Башлачевым, выступал с Кинчевым и Шевчуком, да и сам уже стал «легендой русского рока», но на взлете популярности уехал на ПМЖ в Нью-Йорк.
Широкую известность получила история о том, как Эрик Клэптон, послушав Юрия, запросто согласился с тем, что Юрий играет лучше. А в России после его отъезда появилась целая «школа» авторов песен, так или иначе использующих наумовские гитарные приемы: «наумовщиной» всерьез переболели Сергей Калугин, Кирилл Комаров, десятки самых разных музыкантов.
Первый же приезд Наумова с концертом на «историческую родину» спустя несколько лет эмиграции закончился триумфом – всего лишь один человек с гитарой собрал аншлаг в легендарной московской «горбушке». В последние годы Наумов приезжает с концертами в Россию все чаще. Обычно – в Москву и Питер, но случаются и гастрольные туры с самыми непредсказуемыми маршрутами.
Рязань стояла в концертном расписании Юрия Наумова еще осенью 2008 года, когда и бралось вот это интервью. Но тогда, к сожалению, не сложилось. Надеюсь, 21 апреля в «ДК» все сложится, и Рязань, наконец, познакомится с человеком, благодаря творчеству которого родился неологизм «русский блюз». Сам я собираюсь там быть и вам советую.
– Когда слушаешь некоторые ваши песни, вспоминаются строки Игоря Северянина: «Из Москвы – в Нагасаки, из Нью-Йорка – на Марс»: тема бегства – одна из главных в вашем творчестве. «Почему там Клондайк, а у нас Кулунда?» – спрашивали вы в одной из ранних песен еще перед тем, как переехать сначала из Новосибирска в Питер, а затем – из Питера в Нью-Йорк. Последние 18 лет вы живете в Нью-Йорке. Это потому что нет пока ракеты на Марс или Нью-Йорк вас полностью устраивает? Ну, а если посерьезней, то с чем был связан выбор именно этого города при решении о переезде в другую страну, каковы были связанные с этим надежды и насколько они оправдались?
– Попадание в Нью-Йорк сходу было обусловлено удачным стечением обстоятельств: в ту пору для того, чтобы город тебя принял, достаточно было, чтобы нашелся поручитель, ходатайствующий за тебя и гарантирующий городу, что ты вполне вменяемый и социально адекватный человек без уголовных и прочих стремных наклонностей. И такой поручитель нашелся. Важный момент: 18 лет назад в Нью-Йорк еще можно было попасть на халяву. А в Калифорнии, к примеру, уже тогда поручитель помимо морального гаранта еще обязывался уплатить по 3600 баксов за каждого иммигранта, которому содействовал...
Нью-Йорк – великий город. И – кайфовый. В каком-то смысле – это продолжение Москвы для меня. В творческом отношении – это намоленное место. И когда ты создаешь, город – твой союзник. Хотя пробиться с уже сделанным – невероятно трудно. Но это – уже другая история...
– Когда вы уезжали из СССР, было время всеобщей эйфории от происходящих в стране перемен. А вы, словно решив этим поступком возражать происходящему, уехали за океан. И потом, насколько я в курсе, стали большим поклонником блестящего социолога и публициста Александра Зиновьева, уже тогда относившегося к перестройке весьма настороженно и предсказывавшего не слишком веселое развитие событий. Как вы относитесь сейчас к тому времени больших ожиданий и больших перемен? И почему эти большие ожидания не коснулись вас – во всяком случае, коснулись не настолько, чтобы остаться в стране? По-прежнему ли вы думаете, что «здесь котлетки только тем, кто в клетке»?
– Александра Зиновьева я воспринял всем сердцем сразу же, как прочитал его книгу «Светлое Будущее». Было это в Питере в апреле 1986 года. Слово «поклонник» здесь не вполне адекватно: в моем случае речь идет об ощущении поразительного тканевого родства по отношению к его личности и сотворенным им мирам. Зиновьев сыграл колоссальную роль в моей жизни... На меня произвело неизгладимое впечатление еще и то, что он, будучи на сорок лет меня старше, воспринял мою музыку, приходил на мои концерты в Москве.
Касательно середины 80-х: для людей творческих это было хорошее время. Насыщенное, позитивное. Набранный за предшествующие годы молчания потенциал получил выплеск в кинетику. 1986-й и в особенности 1987-й запомнились как наиболее «сочные» годы десятилетия. В ту эпоху я жил не ожиданиями – я записывал альбомы, концертировал, сочинял, экспериментировал со звуком, много и продуктивно общался. В воздухе страны и, особенно, в столицах ощущался какой-то пульсирующий сгусток. Я оказался в одном из эпицентров вибрации, в одной из пульсовых точек. И я отчетливо помню, как летом 1988 года в Питере я вдруг однозначно почувствовал – «Все. Эпоха закончилась». Сгусток исчез.
А насчет «котлеток» и «клеток» – исключения, конечно же, бывают. Но, как правило – «котлетки только тем, кто в клетке». И правила этого никто не отменял.
– Вы – один из тех немногих музыкантов, чья манера игры легко узнаваема с первых аккордов. Тем не менее, несмотря на поразительное своеобразие и высокую технику игры, на Западе «русский блюз» Юрия Наумова не так, чтобы сильно известен и популярен – его знают, в основном, специалисты-музыковеды и ярые поклонники блюза. То есть на Западе вы оказались вне «формата», ваша музыка не попадает в устоявшиеся традиции американского блюза. Готовы ли были к такой ситуации?
– Есть моменты, связанные со спецификой характера, есть моменты, связанные с эпохой, ее духом. Я могу сказать о себе, что я – не пробивной человек. Пребывание в тусовках меня тяготит – не самое лучшее качество для построения успешной публичной артистической карьеры... Тем не менее, мои художественные искания и эксперименты пришлись на ту эпоху, когда происходящее в российском рок-н-ролле было предметом сфокусированного интереса целого поколения. Получилось, что я творил в самое правильное для этого искусства время и физически пребывал в самом правильном месте: кочевал между Питером и Москвой в пространстве 1985–1988 годов. Если бы я не покинул Новосибирск в конце 1984 года и не уехал в столицы, вполне вероятно, что о моей музыке в России так бы никто ничего и не узнал.
А с Америкой расклад таков: потенциально, в мою музыку в Штатах (равно как и в России) могут «вьехать» сотни тысяч людей. Но я «промахнулся» мимо «своей» эпохи. И промахнулся сильно – на несколько десятилетий. Это время – не мое. Причем не по сути, а – по правилам игры.
Бывает эпоха прорыва. И когда она случается – «формат» не имеет значения. Имеет значение совокупное вибрационное качество посыла. И бывают художники, которые лишь в такую эпоху прорыва получают свой шанс. Но такие эпохи – скоротечны... Сказанное справедливо и для сегодняшней России: каковы шансы «засветиться» для мальчика с гитарой из провинциального города, лелеющего свой неповторимый звуковой мир? Понятно, что они выше нуля. Но намного ли?
– А насколько сильно различаются ваши концерты в России и Америке? Ведь нашей публике хочется услышать побольше медитативных баллад, а западному слушателю, наверняка, нет особого дела до словесных наворотов и смысла пропеваемых текстов, ему хочется просто красивой музыки. Если попробовать нарисовать обобщенный портрет вашего слушателя здесь и там – что это за человек?
– Различие есть, но не радикальное. Мое искусство адресовано вдумчивому слушателю.
Таковые есть по обе стороны океана, причем и здесь и там они составляют меньшинство.
Мои концерты в России длятся дольше, поскольку, по моим наблюдениям, российская аудитория, в целом, способна более продолжительное время пребывать в сфокусированном состоянии. В России я почти не исполняю англоязычных номеров, в Штатах не исполняю песен, ключ к восприятию которых располагается преимущественно в стихии русского языка, таких как «Частушки», «Дорога Назад», «Сказка о Карле». Но психоделические номера, блюзы, инструменталы, баллады с лаконичными текстами исполняются и находят отклик вне зависимости от того, в какой стране располагаются подмостки.
– До отъезда в США вы играли совместные концерты с Кинчевым, выступали вместе с Юрием Шевчуком, то есть, можно сказать, «были в обойме» людей, которые как раз тогда садились в поезд к славе, на котором едут до сих пор, собирая немалые залы по всей нашей стране. В принципе, пусть и более камерно, но вы вполне могли бы повторить их путь. Нет ли сожаления, что приняли решение покинуть страну? Вообще, какое место занимает сейчас Россия в вашей душе?
– Откровенно говоря, перспектива повторить чей-либо путь не представляется мне заманчивой. Гораздо интереснее пройти своим неповторимым путем. У меня – свое видение, свои художественные задачи, своя мера артистической ответственности.
Так или иначе, как художник, я был и остаюсь развернутым в сторону России. Основная аудитория – там. Отсюда – и ответ на вопрос о месте России в моей душе: огромное место. Вместе с тем, я не сожалею о том, что уехал. Я сохранил контакт со страной. Но я вышел из перманентного магнитного поля страны и в контексте того искусства, которому я посвятил свою жизнь, это было правильным решением.
– Ваша необычная техника игры уже оставила заметный след в отечественной песенной культуре. Многие авторы, претендующие не только на написание ярких песен, но и на качественное владение инструментом, осваивают ваши технические приемы. Как сложилась эта ваша уникальная манера?
– У меня был друг, единомышленник и поразительного калибра барабанщик, с которым мы создали группу «Проходной Двор». Мы вместе сбежали из Новосибирска в Питер, рассчитывая найти еще пару классных музыкантов и – рубиться не щадя живота своего... Но волею судеб во второй половине 1985 года нам с ним пришлось расстаться. В моей жизни этот момент стал одним из поворотных... Когда я оправился от потрясения, я расценил произошедшее как знак того, что свой путь звукового художника мне предстоит пройти в одиночку. Я много экспериментировал с гитарой и ранее, но до того момента рассматривал свои опыты лишь в контексте последующего ансамблевого воплощения. Теперь же звуковая задача кардинально менялась: мне надлежало донести до слушателя ансамблевую идею с помощью одного-единственного инструмента, ибо группы – не будет. Начались эксперименты по динамическому реструктурированию аккордов – с тем, чтобы, не утратив общей звуковой цельности, внятно выделить линию баса, ритмической структуры и мелодической линии. Основой этой техники стал метод, который я называю «методом растекшихся (или расплавленных) аккордов». Суть его вкратце такова: если стандартные аккорды представить как статичные звуковые конгломераты, то в моем подходе эти конгломераты смещаются в пространстве и во времени, разгоняются, разгруппировываются по всему грифу. Трансформируется «кристаллическая решетка» каждого аккорда... Поиски в этом направлении я продолжаю по сей день. Но осмысленно и целенаправленно я стал формировать свой гитарный язык в 1985-м – после крушения мечты о группе.
– Почти у каждого серьезного автора песен есть коды, часто встречающиеся ключевые слова. Допустим, у Цоя – «ночь» и «звезда», у Башлачева – «тесто», «синий лед» и т.д. В ваших песнях часто звучит обращение «мама», а одна из песен называется «Возвращение блудного сына». Почему именно обращение к матери в вашей жизни оказалось таким важным?
– Это обращение в самом деле нередко фигурирует в моих песнях, но оно не является непосредственным обращением к моей матери. Это – образ. В английском языке есть понятие «reference point» – точка отсчета, точка соотношения, некий ориентир. Образ матери в моих песнях – и есть такая точка отсчета, некая константа в изменчивом мире.
Посредством такого обращения можно емко и лаконично отразить происходящие с героем перипетии.
– Совсем недавно вышел ваш дебютный концертный ДВД «Рок как будто блюз». Насколько эта работа отражает вашу эволюцию как художника? Можно ли считать ее путеводителем по вашему творчеству?
– В моем концертном фильме присутствуют номера, написанные в разные годы. Таким образом, с хронологической точки зрения эволюция автора песен в определенной мере отражена. Насчет путеводителя дать ответ затруднюсь – я не ставил перед собой такой задачи. Задача была: с максимально возможной достоверностью передать энергетику концерта, запечатлеть «эффект присутствия».
Уловить это оказалось значительно труднее, чем мне первоначально казалось: я отснял около полусотни своих выступлений за много лет. Качество записей – разное: от полной лажи до вполне пристойных съемок, но, так или иначе, – все они хроникальные. Они документируют некое событие и... все. В них почти не фигурирует то неуловимое дополнительное измерение, ради которого люди, собственно, и ходят на концерты.
22 апреля 2007 года у меня состоялся концерт в Питере. И при просмотре съемки этого концерта ко мне впервые вернулось то самое ощущение, которое я испытываю во время игры на концерте – ощущение идущего через меня живого рок-н-ролльного электричества, ощущение магии... Я, наконец, уловил то, за чем безуспешно охотился несколько лет.
Для меня это – большая удача. И я захотел поделиться ей с теми, в ком моя музыка вызывает резонанс. Так и возник этот фильм.
– Если не путаю, в расписании вашего предыдущего концертного тура по России стоял Новосибирск. Вы родом из этого города, учились там и даже были исключены с 5-го курса института за «пропаганду буржуазной культуры». Что изменилось там к лучшему за эти годы, а что, напротив, вызвало отторжение? Вообще, как выглядит сейчас российская провинция с точки зрения человека, который двадцать лет прожил в Нью-Йорке?
– Внешние перемены есть. Люди в целом более прилично одеты, много иномарок, мобильные телефоны, цифровые фотокамеры, в домах компьютеры с интернетом, компакт-диски. То есть технологические атрибуты современного мира налицо. Наверное, возросла информированность в целом, но пропорционально возросла информационная замусоренность. На сущностном уровне я не увидел особых перемен. То, как мне это увиделось, – это, в общем-то, та же страна, те же люди, та же ментальность, что и эпоху назад.