Шел декабрь 1941 года. Я с мамой Жильцовой Марией Сергеевной жила на улице 3-я Пригородная, ныне ул. Шевченко, рядом с улицей Дзержинского. Через каждые полчаса по радио (радиоприемник тогда – круглая черная тарелка, стоял на комоде – мебель того времени) передавали воздушную тревогу, и мы с мамой шли в ущелье. Не бомбоубежище, а ущелье – вырытая яма, закрытая сверху досками. И если вдруг попал бы осколок, то все сидящие там погибали. Яма находилась на ул. Дзержинского, где сейчас находится Троллейбусный парк.

 

Но вот однажды утром мама сказала, что прятаться больше не будем, а поедем к тете Вере на улицу Радищева. Приготовила санки, положила на них перину – это главное тогда богатство, посадила меня.

 

Мне было 6 лет. И мы отправились через Горбатый мост и, подходя к молочному павильону рынка, мы увидели жуткую картину: раненые люди, кровь, волосы на проводах – это была бомбежка. Доехав до тети Веры, мы немного отдохнули и поехали на лошади в санях эвакуироваться дальше, в деревню Алеканово.

 

Было очень темно и тихо. Нас, детей, закрыли одеялом. И когда я пыталась посмотреть, то кругом было очень темно, как будто ничего вокруг не было. Город вымер. Но не успели мы доехать, как по дороге нам сказали, что немцев разбили.

 

Я пошла учиться в первый класс школы №16 на Первомайском проспекте. Одеть было нечего, в школе холодно, писали на газетах, на обед нам давали кусочек черного хлеба, посыпанного сахарным песком. В этой школе учились одни девочки, а мальчики – в школе №17 на площади Победы.

 

Жить было очень трудно. Шла война. Хлеб по карточкам. И мы, дети, каждое утро бежали в магазин, чтобы получить 450 граммов хлеба для работающего и 250 для детей и неработающих. 

 

Очень хорошо помню послевоенный голодный год. Страна в тяжелом положении, еды никакой. Я пошла продавать учебники на Центральный рынок, тогда он назывался Молочный, и упала в обморок. Видно, все силы истощились. Тут же сообщили маме, она работала в свиноводтресте на ул. Почтовой (теперь этого здания нет), и она отправила меня в деревню к родственникам отца. А там тетя Паша кормила нас, детей, лепешками с лебедой. Это мне и спасло жизнь.

 

И вот наступил 1947 год – отмена карточной системы. Я побежала в магазин, и мне в руки дали буханку черного хлеба и полкило сахарного песка. Сейчас задумываюсь: так кого же считать детьми войны? Только ли детей, сидевших в концлагерях и находившихся в плену врага?