– Понятия не имею, сколько раз тут был. Но часто, да. 

 

– Родная Вологда. Там я бываю иногда по два раза в месяц. 

 

 

– Ольга Чикина у меня возникает. По архитектурным памятникам – это я уже путаться начинаю. Меня обычно подводят и говорят: «Вот это строение сделано в 1472 году!» А в каком городе это было – я уже не помню. Иногда у меня по 28 концертов в месяц, а везде, куда ни приедешь, тебя куда-то подводят и говорят: «Вот это могила такого-то». Через три часа концерт, ветер пронизывает, руки замерзли, дышать нечем, и ты уже перестаешь это воспринимать. А тут при слове Рязань – сразу Ольга Чикина. И голос, и песни, и сам человек – Ольга-Солнце. 

 

 

– Ну, я поплавал сегодня чуть-чуть. И еще поплаваю – благо, погода позволяет. Иногда слушаю то, что на сцене происходит. Ем. Сплю. Особых занятий нет, конечно. Вот шарики детям на призы надул – бездельничать не люблю. 

 

 

– Да, перенесли, как-то так случилось. Мне кажется, это нам всем урок на избавление от привязанности – у меня такое впечатление. Было место, куда я первый раз в 1986 году приехал. И с любовью ездил каждый год. Там были и трудные времена, когда этот раскол произошел, но я все равно приезжал туда, пел – это мое любимое место. А потом, когда вернулась команда, которая уходила, они сказали: все, вы здесь не нужны. Я думаю, они имеют на это право, потому что они пришли туда вообще в 197-каком-то году. Если бы я вернулся, наверное, сказал бы: «Спасибо, ребята, что вы сохранили жизнь в этом месте». Но это не значит, что нас должны благодарить. Это их место – они занимаются тем, что продолжают Грушинский фестиваль, как они хотят. А мы не хотим делать такой фестиваль. Так что это урок непривязанности. У меня нет горечи, что нас оттуда поперли. 

 

Все, что ни делается – промысел чей-то. Кто-то, наверное, сказал наверху: ребята, ну че вы упираетесь, это же так далеко от места, где вы живете – сделайте поближе, не напрягайте никого даже видом своим. В прошлом году, на объединенном Грушинском фестивале, при виде меня у людей глаза менялись, осанка менялась, руки ресщеперивались – они напрягались как совы, когда пытаются показаться большими. А кто-то просто глаза прятал, боялся… Зачем? Если я так сильно кого-то напрягаю в этом месте – сделаю в другом. Получится – значит, все нормально, значит, есть общность с теми, кто едет в Ногинск. Не получится – значит, нет, можно успокоиться и не париться. Мне кажется, так. 

 

 

– Уже молодежная пора у меня закончилась, когда хочется 120 миллионов публики. Как простебался кто-то: «Миллионы мух не могут ошибаться». Совсем необязательно много народу – мы не гоняемся за прибылями. Все, что творилось на Грушинской поляне, пока ее покинула «другая половинка»*, каждый год было в минус – по крайней мере, лично мне, Вовке Кожекину, другим организаторам, мы всегда раздавали долги после фестиваля. Может, потому что как раз гонялись за количеством. 

 

Мы с Вовкой делали еще фестиваль «Купала на Рожайке» – сначала на 300 человек. Потом приехали 700. Потом 1000, потом 5000, 10000. А мы вообще не гонялись там за народом: если есть содержание – люди сами приедут. Куча народу с разных мест говорили: «Ребята, не переносите никуда свой фестиваль, потому что нам так удобно приехать к вам под Москву». Так вышло, что «Купала на Рожайке» переехала в Ногинск, два фестиваля объединились по контенту и по идее. Пусть будет, как будет. Получится в следующем году сделать в Ногинске фестиваль – хорошо, не получится – ничего страшного. Жизнь продолжается, есть более главные вещи. 

 

Я считаю, что на Мастрюковской поляне за годы раскола мы сделали главную вещь – удержали людей, 20000–30000 человек проходили каждый год через Мастрюки, и мы своим художественным наполнением их удержали. И теперь, когда вернулись владельцы – назовем их владельцами, раз у них юридические права на бренд Валерия Грушина – им тоже будет проще удержать людей. Тем более, жанр в связи с расколом потерял свою окраску. Если раньше он был массовым, но при этом не сильно коммерческим, то теперь, конечно, сильно «провис» в народной любви. Возникли теперь собственники и не собственники. Ребята, пойте песни – наполняйте поляну своими голосами, своим талантом, ставьте сцены и не надо думать о чистоте или нечистоте жанра, пусть все происходит так, как происходит. Туда же не приезжали какие-то совсем уж плохие и бездарные люди, костер и палатка уже художественно акцентируют приезжающих, не поедет голимая попса для палаточников петь. 

 

 

– Нет, у «пробитых КСПшников» выступала Тамара Гвердцители, Николая Носкова они пытались пригласить, еще кого-то. К ним приехала группа «Конец фильма» и пела песни Мишки Башакова, который был у нас хэдлайнером в Ногинске. Тима Ведерников – ну, какой он КСПшник? В плане «чистоты жанра» противоречий нет – скорее всего, была материальная подоплека. Наверное, многие думали, что мы с Вовкой зарабатываем деньги. А мы, наоборот, всегда искали спонсоров, даже проводили фестиваль «Купала на Рожайке» и на вырученные с этого фестиваля деньги делали «Остров!» на Мастрюках. Так что, если мы рейдеры – дайте нашу долю. 

 

Там, конечно, все не очень красиво, но я боюсь давать какую-то оценку: сразу на себя будешь «зеркалить», все плохое с той стороны на тебя «упадет» и получится, что начнешь участвовать в разборках. Мне ни этого не хочется, ни договариваться. Говорят: вот, надо съездить, договориться, объединиться. Но мы уже договорились в прошлом году, подписали контракт: паритетно два оргкомитета объединяются в один и делают фестиваль. Один раз мы наступили на эти грабли – договорились с людьми, которые не соблюли ничего из своих договоренностей. На бумаге все написано и ничего из этого не выполнено – какой смысл еще раз договариваться? Есть город Ногинск, где нам проще. И проще будет самарским ребятам, если мы будем в Ногинске. Конечно, они сейчас кричат: «Поменяйте даты!» Но это совсем уж свинство. Мы за десятки лет привыкли к датам – и так ушли спокойно, без особых скандалов, просто сказали им «до свидания» или даже «прощайте». 

 

 

– Если напишу одну-две в год – тоже нормально. Меня это как-то не угнетает. Столько написано – что с остальным тогда делать? Костя Никольский вообще недавно заявил: «Вам надо – вы и пишите». Сейчас новые песни как дети появляются, а такое бывает не здесь и сейчас, не сразу. Если я сел за стол и стал водить карандашом или ручкой по бумаге – еще не значит, что получится песня. Вот стихов много появляется новых, а песен – все меньше и меньше. Может, стихи и будут положены на музыку. Раньше было много музыкальных решений и если что-то поэтическое появляется, то сразу становится песней. А сейчас уже наоборот. Столько музыки переслушано и переписано – некоторая совсем хорошо написана… Может, это неправильно и надо писать, писать, писать.

 

 

 – Когда были написаны первые песни – это 1978-79-й – я студент, живу в общежитии. Там была черная лестница, на ней собирался народ, я на ней садился, и раз в неделю давал концерт. И люди сидели, слушали, подпевали. Проходит неделя-две, а у меня нет ничего нового, чтобы им показать. Стыдно! Садишься – и вот через две недели у меня новая программа, тридцать новых песен. Дофига. А теперь, конечно, такой мотивации нет вообще, и пишется только когда совсем уже. Сидишь в горах, смотришь, как там красиво, или приснилось что-то – записываешь мысль в телефон, а потом делаешь вокруг этого песню. Песня «Свет» у меня именно так в Непале появилась, на высоте 5000 метров. 

 

Совсем по-другому теперь, нет той спешки. И к песне относишься не так, что «вот я должен что-то новое написать», а больше как индусы к мантрам. Поешь ее – и все структурируется вокруг, хорошо становится в воздухе, в воде, в душе, в людях окружающих. Поешь – и нормально, ключи к миру подбираешь. Чтобы влиять на себя, влиять хотя бы на два квадратных метра вокруг себя. Это же мое пространство – давай я наведу порядок на этих двух квадратных метрах. Поешь – и вокруг все меняется, тебе уже комфортно, воздух другой, дышишь свободней. Как раньше были друиды, которые вилами руны по воде писали, структурировали воду таким образом, и пейте ее ради бога. 

 

Песня – такая же стихия, как камень, огонь, вода. И ею можно все изменить вокруг себя и в лучшую, и в худшую сторону. Песня так же ответственна за все, что происходит вокруг, как землетрясения и ураганы, как огонь и ветер. Можно построить дом и разрушить дом. Можно его обогреть, а можно спалить. Получить электричество и оборвать провода. У песни очень мощные возможности воздействия на пространство вокруг. Если ты поешь ее искренне, то все будет в порядке. И неважно, когда она написана – давно или вчера. 

 

Может быть, в Индии я нахватался этих вещей. Слушаю, как поют они, и понимаю, что поют настолько изнутри, что это влияет на мир. Не понимаю языка – они же большинство вещей на санскрите поют – а все равно мороз по коже. И мы так же, наверное, будем петь свои песни. По крайней мере, если получится так, то будет здорово. 

 

Из меня вообще за последние два-три года ушла агрессия. То есть меня очень трудно разозлить. Это не значит, что если нападет собака, то я ее не стукну ногой или палкой. Но если кто-то что-то написал, угрозы какие-то, еще что-то… Мне говорят: «Разберись». А зачем? Если я начну в этом участвовать, значит, буду лить воду на мельницу тех, кто хочет этим заниматься. Оставим это тем, кто не умеет по-другому. Моему сыну 9 месяцев – есть, чем заняться. Мне его сейчас надо таскать под мышкой и воспитывать, а не заниматься какой-то ерундой. 

____________