Новая газета
VK
Telegram
Twitter
Рязанский выпуск
№40 от 24 октября 2013 г.
Олеся Мовсина – раздвоение литератора
Мигрировавшая в Питер рязанская поэтесса – о родстве с котом Матроскиным, языковых играх и щенячьем восторге


 
Давно уже сбился со счета, сколько же знакомых уехало из Рязани в Москву и Питер. Десятки? Уже сотни? Все-таки Рязань не слишком располагает ни к тому, чтобы деньги зарабатывать, ни к тому, чтобы творчеством заниматься – городок слишком дикий и нищий, чтобы можно было в нем себя полноценно реализовать.  
Лет 15 назад, когда тут выходил неплохой литературный журнал «Devotion», одним из основных его авторов была молодая поэтесса Олеся Воронцова. Теперь Олеся давно не Воронцова, а Мовсина, сочиняет больше прозы, чем стихов, и живет давно уже не в Рязани, а в Питере, хотя и родной свой город не забывает – возвращается регулярно. Вот и прошлым летом тоже вернулась ненадолго.   
 
– Олеся, когда ты была еще не Мовсиной, а Воронцовой, и жила не в Питере, а в Рязани, все знали тебя как поэта – например, ты много печаталась в журнале «Devotion», единственном тогда серьезном литературном издании города. Но в последнее время, как я знаю, ты пишешь много прозы и сочиняешь детские сказки. С чем связано такое смещение акцентов в творчестве? И есть ли уже какие-то материальные плоды: публикации, книги?
 
– Когда в жизни человека возникает нечто новое – событие или обстоятельство, – оно не обязательно заменяет или затмевает старое. Появление в моем творчестве прозы не отменило стихов, как и переезд в Петербург не отнял у меня Рязани. Наоборот, возникло новое чувство к родному городу, трепетно-ироничное, а друзей, оставшихся здесь, я стала любить и ценить намного сильнее. Я давно говорю, что я – как кот Матроскин, «теперь вдвое счастливее, потому что у меня две коровы есть». У меня два любимых города, два любимых сыночка, две любимые работы, а друзей и всяческих увлечений – не сосчитать. У меня вообще всего много, и от этого настойчива во мне потребность делиться своим богатством с окружающими. Наверное, из такой потребности и растет творческий импульс. Особенно это касается прозы. Если стихи – некое про себя бормотание, и я даже не стремлюсь к тому, чтобы они кому-то нравились, то в рассказах и повестях мне хочется говорить о людях и для людей.
 
–  И что это за люди, на которых ориентировано твое творчество? 
 
– Это вопрос для меня довольно интересный и в некоторой степени даже мучительный. Образ потенциального адресата у меня никогда не совпадает с конкретным читателем. Реакция моих друзей на прочитанное всегда очень неожиданная, причем одним нравятся одни мои вещи, и резкое неприятие вызывают другие. И наоборот. Этой весной в издательстве «Геликон+» вышли две мои книги: «Рассказы» и роман-сказка «Чево». Из тех моих знакомых, кто прочитал обе эти книги, нет ни одного, кому понравилось и то, и другое. Рассказы написаны традиционным, простым языком – о простых людях, которых можно любить и жалеть. «Чево» – это роман-игра, загадка, ловушка с сюжетом и языком, в которых черт ногу сломит. Но многим он все-таки оказался по зубам, и это приятно.
 
В моем следующем романе «Про контра и цетера», который буквально на днях вышел из типографии, я продолжаю с любовью и нежностью издеваться над русским языком, проверять на прочность его и нервы читателя, но композицию и сюжетные линии слегка упрощаю. Поэтому есть надежда, что и читатель «Рассказов» и читатель «Чего» найдут там для себя что-нибудь приятное.
 
– Можно поподробней о новом романе? Что там за сюжет, какие герои, с кого ты их писала и так далее...
 
– Можно сказать, что это роман о неоднозначности причинно-следственной подоплеки событий, о том, что за А не всегда должна вышагивать Б. И можно сказать, что это история отношений двух девушек, одна из которых вызывает у людей ассоциации со смертью, а вторая – с любовью. Красавица с косой и ее подруга жить не могут – ни вместе, ни врозь – и постоянно делят между собой явления этого мира, тянут каждая на себя одеяло, то есть мужчину, то есть человека в широком смысле. И при этом не перестают восхищаться друг другом. Те, с кого я писала портреты (называть я их, конечно, не буду), – сами все знают, они уже свое отобижались при первом прочтении, мы с ними уже все много раз обсудили. Главное, они понимают, что герой – это не точная копия прототипа, а нечто вылепленное из авторских ассоциаций, из тех, что навеяны множеством разных людей и событий. И, к прискорбию моему, некоторых людей, описанных в романе, уже нет в живых.
 
– Расскажи, пожалуйста, о своей питерской работе. Насколько я знаю, ты успела на радио поработать, а сейчас на тамошнем телевидении переводчиком трудишься. 
 
– И на радио, и в газете «Санкт-Петербургские ведомости», и в издательстве «Симпозиум» – везде понемножку успела. Сейчас действительно перевожу кино и мультики, а параллельно учу детей – своих и чужих – языкам: русскому и английскому. Словом, пытаюсь сеять разумное-доброе-вечное на разных полях.
 
– Если говорить о собственном самоощущении, то кем чувствуешь себя в первую очередь – писателем? переводчиком? педагогом? еще кем-то? Написание книг ведь, так уж повелось, на уровень жизни не сильно влияет, если ты не Борис Акунин или Сергей Лукьяненко. Нет ли желания все бросить и заняться только литературой?
 
– Конечно, существует где-то в голове образ: загородный домик, и я вся такая, полная вдохновения, сижу на залитом вечернем солнцем балконе, помешивая одной рукой чай, а другой – строчу безостановочно нетленные строки. Красивый, хотя довольно пошлый образ. Не знаю – если такое когда-то и случится – будет ли мне о чем писать? Сейчас для меня практически неразделимы моя работа и материал для творчества. Ведь, общаясь с людьми, я понимаю, о чем писать, а работая с языками, понимаю – как писать. Конечно, хотелось бы, чтобы на творчество оставалось больше времени. Но я никогда не изменю ни строчки в прозе ради коммерциализации своих книг. И мне непонятны и неприятны все споры о так называемом пиратстве в искусстве. Если ты хочешь зарабатывать деньги, найди себе правильную работу, а если ты хочешь сказать что-то новое и интересное, говори и не жди, что тебя за это озолотят.
 
– Я знаю, что в Питер ты уехала, чтобы учиться там в аспирантуре – в Рязани такой возможности не было. То есть это была тогда чисто учебная потребность? Или, может, помимо этого, было и желание сменить местожительство с глухой, в общем-то, провинции на «культурную столицу»? Если было такое, то сейчас, по прошествии уже довольно продолжительного времени, как ты думаешь, эти ожидания оправдались?
 
– Потребностей было много, в том числе и та, о которой ты говоришь. И сначала я очень гордилась собой, тем, что сделала некий рывок и оказалась на следующей ступеньке. Потом эйфория остыла, потому что «глухого провинциализма» с избытком хватает в любой, даже самой культурной столице. Думаю, останься я в Рязани, я бы написала все те же вещи: это почти не зависит от места, где живешь. Конечно, в Петербурге больше интересных культурных событий, чем в Рязани, но, поверь, Карлсон, не в пирогах счастье. И я, с удовольствием живя почти целый год в «культурной столице», с еще большим удовольствием возвращаюсь на лето к своим рязанским родным и друзьям, которые для меня гораздо дороже какой бы то ни было «культуры».
 
– Олеся, можно напоследок твои любимые стихи – из собственных – если есть такие? Или, может, тебе сейчас какие-то фрагменты своей прозы больше нравятся? Можно ли сказать, что у тебя, как у многих авторов, есть какие-то вещи, которые можно пафосно назвать «визитной карточкой»?
 
– Пожалуй, нет никакой «визитной карточки». А само слово «пафос» звучит для меня несколько пугающе. Да и рвать на кусочки прозу я не очень люблю. А вот стихи – всегда пожалуйста. Вот, например, две осенние зарисовки, как раз под нынешнее настроение. 
 
 
* * *
Щенячий – как всегда – от осени восторг,
От плясок желтых пятен на асфальте.
На женских каблучках шашлык из листьев, из листов
Священной книги. И тепло, бегущее сквозь пальцы.
Еще денек-другой и вовсе убежит,
Восторг щенячий сменится щемящим.
И эта вся желто-оранжевая жизнь,
Взметнувшись под метлой, сыграет в долгий ящик.
 
* * *
А клены опять под собой насорили.
Ты осень, ты золотко, знаешь, чем взять:
Я тихо дурею от изобилия,
Которым воспользоваться нельзя.
Нельзя – каллиграфией трещин на зданиях,
Ни липким туманом, ни клумбой в воде,
Ни даже качелями в липком тумане,
Отяжелевшими от дождей.
Ни чувством утраты, ни запахом тлена,
Ни тем, что уже удалось завершить.
Черт, ноги промокли до самых коленок.
Все тело промокло до самой души.
Анатолий ОБЫДЁНКИН