– Видимо, судьба так распорядилась. Как в детстве бывает, за компанию кто в боксеры пойдет, кто в хоккеисты. А тут приходит один: «Нашел кружок, можно с парашютом прыгать. Пойдем, попробуем!» Пошли, отучились 40 часов, приехали в Егорьевск в аэроклуб, там медосмотр. Поставили меня под линейку: «О, да ты слишком длинный. Не подходишь!» Должно быть 1 метр 86 сантиметров, а у меня оказалось на четыре сантиметра больше. До прыжков не допустили. Потом мне один товарищ говорит: «Пойдем в десантное училище, там берут, чем выше, тем лучше».

 

 

– Загорелся этой идеей: хоть в десантное, лишь бы с парашютом прыгнуть! И сразу после окончания школы благодаря своей упертости поступил в училище и цели своей достиг. А был у меня товарищ Володя Соловьев из Пскова, рядом койки стояли, и вот он как-то предложил: «Пойдем в секцию парашютного спорта». Сказано – сделано! Приходим: «Товарищ полковник, душа горит, возьмите». Он спрашивает Соловьева: «У тебя сколько прыжков?» – Тот: «Сорок». – «Беру». Потом мне: «А у тебя сколько?» – «Восемь». – «До свидания!» И вот знаете, у меня что-то там переклинило внутри и каждый день, как в известном юмористическом номере я шел к нему: «Ну, возьмите меня!» (смеется). Он меня посылал куда подальше, я приходил снова. Продолжалось так до приезда одного замкомандующего, который постоянно играл с офицерами училища в волейбол. А тут у них какого-то номера не хватало, как бывшего игрока позвали меня. Я там так изощрялся, что в итоге руководитель смилостивился: «Ладно, приходи».

 

 

– Да. Уже на третьем курсе я выполнил норматив мастера спорта и попал в сборную ВДВ. А сразу по окончании училища меня взяли в ЦСПК. Тогда начальником клуба был Александр Иванович Волков, который поставил во главу угла спорт высших достижений. В год мы делали по 700–800 прыжков, и за счет большого объема и регулярной физической подготовки пошли результаты. Если раньше у нас лишь два представителя входили в сборную Советского Союза, то лет через пять нас было уже шестнадцать.

 

 

– В 1979 году в финале Спартакиады народов СССР я попал в десятку сильнейших и меня взяли в сборную, в состав которой я постоянно входил до 1990 года. Выступления за сборную – это сборы круглый год, и каждый сбор – зачетный. Чуть оплошал, приземлился не туда, сразу найдут того, кто не расслабляется. Главным тренером в сборной тогда был Вячеслав Филиппович Жариков, так вот он так говорил: «Как только ты зашел в самолет, для тебя начался чемпионат мира». 

 

 

– По классике чемпионаты мира проходят раз в два года. Получается, я принимал участие в четырех – в 1982-м, 1984-м, 1986-м и 1988 годах. Планировался и в 1990-м, но тогда я уже был капитаном сборной, коллектив ополчился против нового тренера, и на федерации мне пришлось озвучить общее мнение… А лучшими считаю турниры 1984-го и 1986 годов во Франции и в Турции, где было огромное напряжение, и надо было в высшей степени быть профессионально подготовленным, чтобы выиграть. В 1982 году соревнования проходили в Лученце (Словакия), где мы заняли 2-е место. После этого года, наверное, до 1989-го ни разу не уступали на международной арене. Вот такая у нас была команда!

 

 

– Я абсолютный чемпион первенства Социалистических стран в Болгарии, абсолютный победитель первенства Европы в Задаре (Хорватия) в 1986 году. Три или четыре раза был абсолютным чемпионом Вооруженных сил СССР. Мои награды хранились в посылочном ящике, и вот когда нас с известной парашютисткой Зинаидой Михайловной Курицыной попросили подобрать что-то для музея, я их посчитал. Оказалось 157 штук, наверное, больше, чем у Брежнева (смеется).

 

 

– В 1987 году. Для этого необходимо было стать абсолютным чемпионом мира или два-три раза быть победителем в групповых упражнениях. У меня как раз три золотых медали с чемпионатов мира 1984-го и 1986 годов.

 

 

– Если быть точным, обе супруги. Надежда – мастер спорта междугородного класса, входила в состав сборной Советского Союза. У нас сын, у него уже своя семья, ребенок. Вторая жена, Татьяна Войнова, тоже парашютистка, заслуженный мастер спорта, сейчас работает в Коломне воздушным оператором. 

 

 

– Ну, например, прыжок с девяти тысяч метров без кислорода в Фергане в 1987 году. Температура воздуха на земле плюс 24–25 градусов, а наверху минус 45. Вот такой перепад. Выпрыгиваешь из самолета и небо, простор! Позже, когда у нас было кислородное оборудование на борту, я понял, что тот прыжок был самой настоящей авантюрой и мог закончиться трагично.

 

 

– Да, в 1996 году специально для этой цели в Анапу съехались 297 спортсменов из 34 стран мира. В том числе и человек 20 из нашего ЦСПК. Прыгали с пяти Ми-26 – самого крупного транспортного вертолета. Высота шесть с половиной тысяч метров. Садились по рядам, хвост весь открыт, поэтому было прохладно, минусовая температура да еще сквозняк. Достаточно экстремально, кто сидел около рампы – укрывались одеялами. На высоту вертолеты минут по сорок поднимались, выстраивались, чтобы рядышком лететь. Потом порядок очередности прыжка, ведь почти 300 человек, и если хоть один провалился вниз или самую малость не дотянулся до руки партнера, попытка не засчитывалась. Да еще с погодой не повезло, каждый день дождь поливал, но достижение все же было установлено. 

 

Кроме того, ежегодно у нас проводились соревнования по установлению мировых рекордов на точность приземления, на которые собирались все сильнейшие парашютисты Советского Союза. Делалась заявка в международную федерацию, приезжал комиссар, квалифицированное судейство. У меня шесть таких рекордов.

 

 

– Более чем! Как-то на проходивших в Чехии соревнованиях у меня произошел отказ парашюта. Я открыл запасной, такой круглый, практически неуправляемый парашют – куда ветерок тебя несет, туда и летишь. Смотрю, опускаюсь прямо в палисадник, там бабушка наклонилась и что-то полет. Клумба с цветами еще такая ухоженная была до того, как рухнувшее с неба стокилограммовое тело ее полностью не снесло. Бабушка присела от испуга, закричала, а у меня в голове одна мысль: только ни одного русского слова. После известных событий 1968 года чехи всех советских людей ненавидели прямо до исступления, а тут такое. Я тогда выдал все, что в памяти от английского осталось: ай эм сори, экскьюз ми… 

 

 

– В таких случаях дается повторный прыжок. На предварительном этапе прыгали на поле, и я буквально в последний момент вошел в десятку. Финал проходил уже на стадионе, где всегда сложная метеообстановка, игра воздушных струй, и парашютом управлять очень тяжело. И вот я даю два ноля (абсолютно точное приземление. –  Ю. М.) и становлюсь чемпионом.

 

 

– Вы знаете, когда молодой, все время их считаешь, записываешь. И вот как-то в один прекрасный день я посмотрел, у меня оказалось тринадцать тысяч прыжков. Думаю, что их считать, остановлюсь я лучше на этой красивой цифре, и теперь всем именно ее и называю (смеется). 

 

 

– Ничего подобного. Каждый раз волнуешься, постоянно приходится себя преодолевать, расслабляться нельзя. С опытом и количеством прыжков все это легче дается, но все время в подкорке сидит, когда дергаешь, а вдруг не откроется... 

 

– Были, 53 отказа… А три раза в тандеме с пассажиром, вот это самое сложное, потому что ответственность несешь еще и за другого человека. Запасной парашют ни разу не подводил, но в 2003 году спорт для меня закончился. Я прыгал на скоростном парашюте и на вираже столкнулся с другим человеком, потерял сознание… Спасибо ребятам, вовремя подсуетились, Сергей Иванович Лукьянов организовал реанимационный автомобиль и меня доставили в Институт нейрохирургии Бурденко, где работают профессионалы своего дела.

 

 

– Ну, знаете, сейчас вон по улицам ходить страшно, так что еще неизвестно, что опаснее – парашютизм или автомобилизм, а разве их можно сравнивать? Полет – это вообще что-то невероятное, чего не передать словами, адреналин зашкаливает. Когда человек все это вкушает, потом уже просто не может остановиться. Все время тебя тянет в небо, хочется снова прыгнуть и полететь!