Сергей КАЛУГИН, пожалуй, самый многоликий из наших рокеров. Песни у него настолько разноплановы, что временами оторопь берет: неужели правда один и тот же человек сочинил? 
 

Вот, например, «Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу» – возвышенная баллада на 9 минут, рассказывающая о смертельной битве двух молодых властителей-магов, сюжету которой легко может позавидовать любой сочинитель литературного фэнтези. Но там это будет растянуто на сотни страниц, а у Сергея все уложено в 9 минут, да еще с различными музыкальными изысками. Хотя для тех, кто привык слушать только FM-вещание, и 9 минут – это, конечно, за гранью. 

 

Зато эфирную славу группе Сергея «Оргия Праведников» принесла куда более короткая и динамичная композиция «Наша родина – СССР» – яркая песня-картинка об утраченном рае советской эпохи, одна из немногих исполняемых Сергеем песен не собственного авторства (ее написал еще в 1990-е москвич Дмитрий Аверьянов). 

 

Особняком стоят песни-пародии, которых всего несколько и которые идут вразрез с основным массивом творчества. Чего стоит одна только песня «Ты теперь в армии» на мелодию одноименного хита «Статус Кво»: больше мата за единицу времени и у Шнура не встретишь, но даже юные девушки, слушая, не краснеют, потому что реально смешно. 

 

И так можно долго еще продолжать. Песен у Сергея всего несколько десятков, но каждая из них – событие, и, как правило, одна совсем не похожа на другую, иногда пугающе непохожа. 
 

Разнообразие в текстах присутствует удивительное. Вы слышали «Сицилийский виноград»? Послушайте! Раз дочитали до этого места, значит, обязательно поймете, что песня написана от лица винограда – сразу вспоминаются ранние вещи Пелевина из сборника «Синий фонарь», где рассказчиком мог быть попугай или ребенок в утробе матери, а то и вовсе сарай или велосипед. 

 

К слову, о рассказчиках. Сергей – изумительный собеседник, он может, только его тронь, говорить часами, не прерываясь. Однажды этот талант спас ему концерт. Поранив руку, он пришел на него без гитары и два часа рассказывал публике самые разные истории. Я там не был, но очевидцы уверяют, что никто не ушел. А результатом вечера монологов стал вышедший потом диск с характерным названием «Несло». 

 

В общем, можно только радоваться многообразию Сергея и тому, что в его лице можно познакомиться сразу с несколькими авторами «в одном флаконе» вместо привычного одного. 
 

Незадолго перед Новым годом выяснилось, что августовский концерт Сергея Калугина в «Старом парке» стал победителем в опросе читателей рязанской «Новой…» по номинации «концерт года». Ну, победил – и хорошо. Как раз после того концерта, вдруг ставшего «победным», и бралось представленное ниже интервью. А в пятницу 24 апреля Сергей, похоже, снова навестит «Старый парк», только уже не один, а со своей группой «Оргия праведников».  

 

И еще, пожалуй, нелишним будет сделать маленький «словарик» для тех, кто не застал или не в курсе, относительно лиц и названий, упомянутых далее в тексте. Ольга Арефьева – одна из ведущих рок-певиц страны. «Наше радио» – популярная московская радиостанция, где крутят песни «Аквариума», «ДДТ», Земфиры, Арефьевой и прочий рок, вплоть до безобразных панков вроде групп «НАИВ» и «Тараканы!» и орокенроленной попсни вроде «Зверей», а песни Калугина сначала долго не крутили, потом начали, а теперь опять перестали. «Нигредо» – дебютный альбом Калугина, вышедший, кажется, в 1994 году. ЦДХ – как и следует из аббревиатуры, это  Центральный Дом Художник, в престижном 600-местном зале которого много кто выступал, и Калугин в том числе. «Антропология» – культовая передача Дмитрия Диброва, выходившая на разных телеканалах (одно время даже ежедневно), где музыканты давали живые концерты. «Артель» – московская арт-роковая группа, с которой в конце 1990-х скооперировался Калугин, сделав ее группой «Оргия Праведников». Семен Чайка – в недавнем прошлом генпродюсер «Нашего радио», пытавшийся изменить формат в сторону предоставления эфира как можно большему числу новых групп, а теперь затеявший новый проект под названием «Свое радио».

 

 

– Еще бы. Продюсером концерта был Димка Урюпин, который буквально через два-три месяца работы добился того, что зал на меня набивался полностью. Но это был самый первый концерт и даже афиши на него мы по всему городу расклеивали с Димкой на пару, сами – везде, где дотянулись наши руки. Причем афиши были напечатаны на каком-то дрянном ксероксе, подслеповатые очень. 

 

И на этот самый первый мой концерт я пригласил в качестве гостей Олю Арефьеву с ее бывшим супругом, царствие ему небесное, Русланом-«Индейцем». И пригласил свою бывшую супругу Настю Гронскую, которая играла на клавишах в моем дебютном альбоме «Нигредо», с ее тогдашним кавалером (и старейшим из моих друзей) Патриком. Это было в знаменитом  клубе «Бункер» неподалеку от метро «Пушкинская». «Бункер» на самом деле мигрировал – он был в пяти или в шести местах, а может, и в ста тридцати. Но это был первый «Бункер», самый первый.

 

Когда мы пришли в клуб, выяснилось, что на концерт не пришел вообще никто. И единственная публика – собственно, Оля Арефьева с мужем, ну и Настя Гронская с Патриком. Мои песни ребята и так знали, поэтому цинично пошли в бар. А я двинул в зал строиться и звукооператор мне печально сказал: «Ну что, сыграй песенку-другую». А пока я играл оператору песенку-другую, произошло следующее.

 

При клубе был охранник, мачо в черной шляпе, которому явно было нечем заняться, и который явно пребывал в плену альфосамцовых комплексов. Поэтому он, прицепившись к какой-то ерунде, сделал попытку наехать на «Индейца» с Патриком. А на «Индейца» наезжать не следовало никому и никогда. Поэтому охранник быстро был отправлен в пешее эротическое путешествие. После чего удовлетворенные Руслан с Патриком решили покурить кой-чего покрепче табаку.

 

Клуб находился дверь в дверь с отделением милиции и, соответственно, покурить они вышли на порог клуба, ровно напротив отделения, до которого было несколько метров. Они об этом факте, естественно, не знали, но зато это отлично знал озлобившийся охранник, который вышел вслед за ними, потянул носом воздух и скрылся за дверью напротив. А я пою песни звукоперу, ни о чем не подозревая. И вот начинается колоссальный «винт». То есть полное отделение милиции выскакивает и начинает «винтить» Настю, Патрика, Руслана и Арефьеву. И Арефьевой заламывают нежные руки, и заковывают в наручники, и дико напряженно выводят на улицу, и они грядут в отделение милиции. Она же, дивно изгибаясь, стенает и выкликает Руслана. Короче, Оля в наручниках – это было антично, если вы понимаете, о чем я. Я это видел, поскольку к этому моменту уже понял, что происходит что-то не то, и выскочил из зала. Смотрю, Олю ведут, а Настя Гронская вышвыривает ментам в рожу содержимое собственной сумочки – все эти тени, губные помады и остальное. И это дело разлетается вокруг по всему помещению. Очнулись в отделении, где Патрик висел, прикованный наручниками к решетке обезьянника, Гронская визжала в клетке, а у Руслана-«Индейца» происходила беседа с ментом – они играли в фильм Тарантино. Мент такой говорил: «У тебя есть проблемы?» А Руслан говорил: «У меня нет проблем!». И мент брал его за хайр и бил мордой об стол – кровища летела в разные стороны. Оля страдала в наручниках, Гронская верещала, Патрик висел, Руслан вытирал кровь, и всем было более-менее клево, потому что все ощущали себя персонажами фильма Тарантино.

 

 

– В происходящем? Нет, все так оно и было, как я описываю. А мы с Урюпиным пытались во все это дело «впрячься» и как-то друзей отмазать от всего этого, но у нас ничего не получалось, нам говорили: «Если вы хотите, мы вас тоже прикуем наручниками». Мы говорили: «Нет, мы не хотим, чтобы нас приковали наручниками. Мы хотим, чтобы их отпустили, это хорошие ребята». Я, честно говоря, не помню, как это все закончилось, кажется, дали много денег, но почему-то все очутились на свободе. Вот, собственно говоря, так и закончился мой первый концерт.

 

 

– Штуки четыре, наверное.

 

 

– Пафос был вообще полный, да.

 

– Нет. Я вообще не думаю, что что-то сопоставимое по масштабу в моей жизни может случиться. Вряд ли Майка Паттона прикуют наручниками на моем концерте. Все было клево. В происходящем ощущалось определенное величие! Какой же это был год? 1993-й, наверное.

 

 

– Да! Или в процессе, или до.

 

 

– Я думаю, что небольшой. Но, честно говоря, просто тупо не помню. Димкина продюсерская деятельность – она была очень крутая и достаточно быстро, за два-три месяца, мы дошли до битком набитого ЦДХ.

 

 

– После «Антропологии» был самый пипец, когда ЦДХ был набит битком, и еще человек четыреста не могло войти.

 

 

– Ничего не помню.

 

 

– Думаю, да. Я помню свой первый далекий выезд. Это был город Тюмень, и там тоже произошло нечто феерическое. Я ехал как раз с Димкой, и перед нашим составом грузовой состав сошел с рельсов. В результате наш поезд задержался и приехал с большим опозданием. И порядка двухсот-трехсот человек не разошлись, а ждали начало концерта несколько часов на морозе на улице, а мороз был вполне себе сибирский. И, более того, им всем пришлось идти потом домой пешком, потому что транспорт уже не ходил. Но они дождались, и у меня был битком набитый зал, и это было что-то потрясающее. То есть, опоздав на два часа на концерт, я обнаруживаю полный зал, набитый людьми, в городе, в котором я ни разу не был, и эти люди ждали меня на морозе, а после концерта пешком расходились по домам. Потрясающе!

 

 

– У меня не затерты абсолютно все презентационные концерты, то есть когда мы с группой представляли диск какой-нибудь. Я до сих пор помню концерт-презентацию альбома «Оглашенные, изыдите!» – это был первый наш электрический альбом, на презентацию пришли человек восемьсот, и это было очень круто по тем временам. Я помню презентацию «Уходящего Солнца» в Петербурге, с выступлением ребят, которые работали с открытым огнем. Девочка, которая все это замутила, в конечном счете здорово опалилась на каком-то из выступлений, у нее был очень сильный ожог, более пятидесяти процентов кожи сгорело. Она потом уехала в Америку и, пока она лежала там в больнице, ее парень сделал ей предложение. И, буквально выйдя из больницы, она тут же вышла за него замуж. Красивая история очень. И вот эта девочка привела огневиков, которые работали на концерте, и концерт был заснят, его сейчас можно купить на диске. Пусть это и не блестящая съемка, но это жизнь. Диск называется «Солнцестояние».

 

Очень мощной акцией была презентация альбома «Для тех, кто видит сны». Вот эти концерты остаются в памяти – концерты-события. А между ними огромное количество рядовых концертов, но каждый из них прекрасен. Я помню безумный концерт в Красноярске, на который пришли 30 человек. Я помню мощный концерт в Воронеже, на который пришли 450 человек. Каждое из этих событий остается в памяти: в одном случае – потому что пришло мало народа, а во втором случае – потому что пришло много. 

 

Но в целом глобализация рулит, любой город – это супермаркет, гостиница, фактически всегда одно и то же количество публики на концерте, и это те же самые лохматые ребята, в этом смысле нет разницы между Иерусалимом и Новосибирском. 

 

 

– Тоже нет никакой. И там, и там подходят лохматые ребята с хвостами и спрашивают: «Сергей Александрович, а «Туркестанский экспресс» будет?» Поэтому огромное количество городов в сознании просто смазано. Я, честно говоря, просто не помню толком, что где происходило. Я крайне сочувствую группе «AC/DC», которая прилетает в Москву, и музыкантов спрашивают: «Ну, как вам Москва?» Какая Москва?! Мы приехали в самолете, потом нас привезли в гостиницу, потом привезли на концерт, потом увезли обратно! Вот то же самое, только в более мелком масштабе, происходит и у нас. Мы приезжаем в город, грузимся, едем на вписку или в гостиницу, потом едем на концерт, строимся, играем концерт и уезжаем в следующий город.

 

Что касается природных или исторических артефактов... Очень круто было в Красноярске! Потому что Енисей – это нечто потрясающее, это великая река Андуин. Огромные слоновьи берега, ты стоишь на них и понимаешь, насколько ты ничтожен. Что здесь мимо тебя протекает величие и миллионолетняя древность. И ты просто легкое дыхание на ее поверхности, какая-то мелкая рябь. А вот эти скалы, эта вода, текущая мимо, – производят невероятное впечатление. И сам город тоже, потому что я нигде такого не видал, чтобы на пространстве буквально в сто квадратных метров уместились рядом билдинг в сто восемьдесят этажей, изба девятнадцатого века с козами и коровами, хрущевская пятиэтажка, какой-нибудь сталинский дом культуры и поместье девятнадцатого века. А там все это одновременно находится на ужасно скукоженном пространстве. Из-за этого ощущение безумного сна какого-то возникает. 

 

Конечно, в памяти проплывает Казанский кремль и улицы этого города – он очень яркий. А брянски, курски и рыбински – это все сливается в одну такую сверкающую полосу. 

 

 

– Точно так же – все клубы похожи один на другой. Ну, то есть где-то чуть лучше, где-то чуть хуже, вот и все. А в принципе – одно и то же. При этом Россия не слишком отличается, допустим, от Израиля. Те же самые барная стойка, не очень мощный аппарат, хвостатая публика, сияющие глаза. Это то, что мы видим в каждом городе.

 

– Многие идут этим путем, и все это кончается крахом, потому что проект оказывается свернутым сам на себя. То есть получается некое гнездо, в котором люди сидят и за пределы которого нос боятся показать. Мы считаем, что лучше все-таки кататься по клубам, которые существуют, больше раскрываться во внешний мир, нежели пытаться обустроить какое-то гнездо, в котором будет проистекать наша жизнь. Мы действительно боимся пытаться организовать такое место для себя.

 

 

– Студия – да! Но студия – это совсем другая история. Студия – это вещь, раскрытая в мир, потому что мало того, что мы пишемся там сами, мы пишем там и других людей, пишем очень много. Это приносит нам определенный доход и определенный вес в музыкальном мире, потому что все знают, что записаться у «Оргии Праведников» – это круто, с ними будет хороший результат. Мы таким образом наращиваем аудиторию, потому что каждая группа, у нас записавшаяся, подсаживает на нас и собственную аудиторию. Музыканты говорят: «Смотрите, как мы здорово записали альбом. Мы сделали это у «Оргии Праведников». А кто такие «Оргия Праведников»? И аудитория начинает слушать. И узнает о нас. То есть это очень серьезный элемент пиара на самом деле. Студия, таким образом, получается чем-то раскрытым в мир, а не завернутым внутрь себя. А если мы устроим клуб – мне кажется, это будет что-то завернутое внутрь. И это не даст того выплеска вовне, что дает студия. Это центростремительная вещь, а не центробежная.

 

 

– Я уже не помню, кто там был. Более того, я не помню, каким образом мы умудрились туда попасть. Кто-то из «Нашего радио» взял и на свой страх и риск нашу песню туда поставил. Чем они руководствовались – понятия не имею. А мы, не будь дураки, – среагировали: сказали нашему фэн-клубу, что, дескать, ребята, давайте голосуйте, но не накручивайте. И они принялись голосовать. Голосовали настолько плотно, что наши результаты превышали в разы результаты всех других групп, которые были в чарте на тот момент. Мы там рвали просто всех, поэтому ребята с радио были вынуждены просто закрыть голосование. Оно было там «слепое», как ты помнишь.

 

 

– Абсолютно, да. Так и было.

 

 

– Потому что не нужно было, чтобы «Оргия Праведников» рвала всех.

 

 

– Очень просто. Они в какой-то момент открыли голосование, на три дня. И за эти три дня мы сделали всех в тройном размере.

 

 – Вообще всех. Потому что у нас очень сплоченный фан-клуб. У всех остальных, то есть у более известных артистов, фан-клубы пребывают в восторженно-расслабленном состоянии, потому что этим артистам победа в голосовании не особо важна. Их поклонники понимают, что от победы в этом чарте в жизни их любимого артиста ничего не изменится, поэтому особо и не голосуют. А у нас фан-клуб относительно их фан-клубов, может, и намного меньше по количеству, но при этом намного сплоченнее и яростнее. Именно поэтому люди реально голосовали. И результат был соответствующий – мы всех рвали. Но подобная картинка голосования на радио была абсолютна не нужна и наши успехи в голосовании никого не интересовали. 

 

 

– Все происходящее? Это называется… жизнь. В этом даже был какой-то момент справедливости. Выигрывали мы за счет сплоченности фан-клуба, а не за счет его масштабности, поэтому то, что нас «вывели за ухо», в каком-то смысле оправданно. Мы ломали им картинку, ломали объективно, но относительно всех остальных это было более чем субъективно.

 

 

– Пойми, мы сыграли по написанным правилам, но против правил неписанных. Я как-то спрашивал девочку с «Нашего радио», какая у них ситуация с голосовалками. Она мне ответила: «Ты удивишься, но довольно честная. Правда, иногда приходится силовыми методами кой-кого давить, а то у нас весь год на первом месте одна и та же песня «КиШа» маячить будет». Понятна ситуация? Вот мы и оказались таким «кишом», которого прищучили, чтоб картинку не ломал. Я, короче, их понимаю и не в претензии. 

 

 

– Разумеется, но ничего особо выдающегося. Нам в свое время Андрей Бухарин, который как раз работал тогда на «Нашем радио», говорил: «Ребята, не испытывайте иллюзий. Вам кажется, что если вы попадете в жесткую ротацию, то взрыв произойдет. Ничего не произойдет». Я ему не верил. Но после того как мы побывали в жесткой ротации, да, приток аудитории какой-то был. Но выяснилось, что сами мы, собственными усилиями, приглашая на свои концерты, реагируя на письма в интернете и т.д., можем набирать больше людей, чем способна принести нам эта самая несчастная жесткая ротация. Андрей Бухарин был совершенно прав. В жесткой ротации была не только песня «Наша родина – СССР», в жесткой ротации был «Экстрим», в жесткой ротации была еще одна наша песня, я уже не помню, какая. Без сомнения, какое-то количество людей заинтересовалось группой, произошел определенный приток публики на концертах, но речь шла не о том, что сегодня сто человек на концерте, а завтра семьсот, а о каком-то небольшом проценте – сегодня сто, а завтра сто тридцать пять. Какие-то новые люди пришли – ура, хорошо. Мы их привлекли, им понравилось. Но ничего сверхъестественного после радиоротации не произошло.

 

 

– Нет. То есть мы не ругались никоим образом, но мы достаточно плотно общались именно с Семеном Чайкой и помогали именно ему, когда его контракт с «Нашим радио» был неожиданно разорван. Но мы всегда готовы сотрудничать дальше и, если со стороны «Нашего радио» последуют какие-либо предложения, мы с удовольствием на них отреагируем. Но то самое переформатирование станции, которое планировал Чайка, не состоялось, и «Наше радио» вернулось к тем рамкам, в которых существовало последние десять лет.

 

 

– Да, что-то в этом роде. И, соответственно, в происходящее там мы не очень вписываемся. Мы все поняли за время этой истории, и уже особенно не переживаем по поводу темы с ротацией. Захотят «Наше радио» с ними дружить или покрутить какую-нибудь нашу песню – да Бога ради, ничего против не имеем.

 

 

– А я не знаю. Эксперимент с Чайкой привел к следующему – Чайка на «Нашем радио» зацепил всех реально пассионарных, неравнодушных, по-настоящему борзых в музыкальном процессе людей. И фактически он их с «Нашего радио» увел за собой в свой новый проект. То, что там осталось, это аудитория, четко отформатированная под определенные вещи, и понятно, что радиостанция будет существовать до тех пор, пока существует эта аудитория.

 

– Да. Хотя «Наив» особенно на «Нашем радио» и не крутится. Но да, некая форма околорок-н-ролльной деятельности бесконфликтной. 

 

– Сама по себе «Ту-лу-ла» ничего плохого в себе не несет.

 

 

– Отличная песня на самом деле. Группа «Артель», пока я в нее еще не пришел, ездила как-то в Екатеринбург, участвовала в тамошнем фестивале и отметила, что офигенная группа с ними вместе выступала – группа называлась «Чичерина». Ребятам очень понравилось, как они рубятся. А после того, как мы записывали «Оглашенные, изыдите!» на базе группы «Рок-Академия», они нам  сказали: «Вот там какая-то группа, за нее впряглись нефтяные магнаты, мы ее сейчас пишем». – «Какая группа?». – «Чичерина». – «Ой, мы ее знаем. Мы с ними выступали. А что записали?» – «Ту-лу-лу» записали». – «Ну, дайте послушать». И нам поставили студийную пленку, и мы «Ту-лу-лу» слушали за год до того, как она грянула из всех радиоточек. И мы еще тогда думали – офигенная песня просто, супер. Хорошая группа «Чичерина». Дело же не в том, что это плохая группа, дело в том, что «Чичерина» – нормальный клубный проект, записавший хлесткую, смешную песенку, абсолютно в уровень хлестким, смешным песенкам, которые звучали в шестидесятые годы в Америке. Проблема в том, что этим все исчерпывается. До какого-то определенного уровня материал канает, а вот чуть более серьезный – уже нет. В свое время Кира Комаров мне об этом сказал: «Суть формата не в том, что песня должна тянуться три с половиной минуты, а в том, что она не может быть серьезнее определенного уровня, и не может быть смешнее определенного уровня, и не может быть грустнее определенного уровня, то есть все должно быть усреднено». И поэтому, если смех, то он не может быть безумным ржачом, схватывающим за живот, – он должен быть мягкой улыбкой. Грусть не должна быть рыданием со слезами, а только легкой грустью. Умные песни не должны быть слишком умными – должны быть такими, чтобы только слегка-слегка призадуматься. И вот это и есть формат. Обрезание нижних и верхних частот – некая такая «середина». «Ту-лу-ла» в меру веселая, в меру хлесткая, очень в меру вещичка – ей повезло, она попала в этот режим.

 

И вот именно это суть конфликта между форматом и искусством, потому что искусство не знает пределов. Оно плачет бесконечно, оно смеется по-звериному, до истерики, оно стремится к максимальной глубине, максимальной высоте, максимальной ширине. И вот это все уже за рамками. Поэтому музыканту не говорят: «Сделай то или другое». А говорят: «Что-то это слишком агрессивно звучит, как-то это не так, вот сделайте с этим что-нибудь». А под «что-нибудь» имеется в виду – обрежьте все эти выпирающие грани, сделайте гладкую пилюлю. И самые крутые ребята, такие как группа «Мuse», умудряются сделать гладкую пилюлю, которая потом взрывается в желудке того, кто ее проглотил. И мы восхищаемся. Мы восхищаемся «Rammstein», восхищаемся «Мuse», восхищаемся «My Chemical Romance», которые умудрились сделать эти псевдогладкие пилюли. Знаешь, как индейцы в свое время ловили лис? Они брали пластину из китового уса, сворачивали ее в пружинку, замораживали во льду и обмазывали жиром. Лиса проглатывала эту пилюлю, лед таял, пружинка распрямлялась, прокалывала лисе желудок, лиса погибала. И медведя тоже так ловили. Так вот, в случае с той же группой «Мuse» или с «My Chemical Romance», они сделали такую пилюлю, которая гладко проглатывается, вроде у нее нет выдающихся каких-то, торчащих в сторону углов – чистый формат. Но если ты ее проглотил, она у тебя в желудке растает и проколет тебя, и ты взорвешься. Мы, в принципе, понимаем, что это метод в данных условиях – вот так действовать и надо.

 

 

– Даже не мимикрия под формат, это круче. То есть если взять песни группы «Мuse», то это поп-музыка, но вслушайся, что там сделано! Только на секунду напрягись, посмотри, что это, с чем ты имеешь дело. Да, наверное, можно сказать, что это некая мимикрия, когда вещь на первый взгляд смотрится как стандартная поп-композиция. Но достаточно на секунду в нее уйти, и она разнесет твое сознание на клочки. Я не вижу других способов действовать в современном мире. Не знаю, насколько у нас такие вещи получаются. Про нас говорят, что мы опопсели, приформатились.

 

 

– Находятся энтузиасты. Находятся такие критики. Они замечают, что наши композиции становятся короче, они замечают, что наши композиции стали яснее. Но при этом не замечают, что казалось бы гладенькая простенькая песенка на самом деле написана в размере 5/8 и что там колоссальная полифония существует. Просто воспринимается легко, а по сложности – превосходит любой прог-рок на самом-то деле.