Этот текст я пишу из-за того, что история с попыткой моего «доставления на допрос» за прошедшие дни прошла, как в детской игре, по сломанному телефончику, обрастая разными преувеличениями и ошибками. Хотелось бы рассказать о произошедшем спокойно и подробно, чтобы у всех, кто помогал мне и переживал за меня в эти дни, не оставалось вопросов.

 

Итак, 14 сентября, в пятницу, во время обеденного перерыва я вышла из квартиры (в тот день я работала из дома), чтобы сходить в магазин. Двое мужчин в штатском окликнули по имени-отчеству, когда я выходила из двора. Они представились сотрудниками МВД, показали «корочки» и объяснили, что я немедленно должна проехать с ними на допрос в качестве свидетеля по некоему уголовному делу в Москву – у них есть поручение о моем приводе. Если я откажусь, уточнили они, ко мне «применят физическую силу». Для убедительности один из них крепко взял меня за плечо. Привод предполагалось осуществлять на личном автомобиле одного из сотрудников. Я попросила разрешения сфотографировать их удостоверения, на что они ответили резким отказом. Разумеется, ехать с незнакомыми мужчинами на незнакомом автомобиле куда-либо  я побоялась  и отказалась – о чем сказала им и позвонила мужу. Они же вызвали по телефону «рязанского коллегу» – сотрудника, если я не ошибаюсь, с фамилией Христов. 

 

Здесь важно пояснить следующее. Привод свидетеля может быть осуществлен после неоднократного вручения повестки и последующей неявки по неуважительной причине. Повестка о вызове меня на допрос мне действительно вручалась – но лишь однажды, еще в августе. Она была оформлена с грубыми нарушениями. О свидетельском статусе я узнала лишь устно от вручавшего мне ее сотрудника. На бумаге он отражен не был, несмотря на требование ст. 188 Уголовно-процессуального кодекса, также не было никаких подписей и печатей. Каждый при желании может распечатать десятки таких «повесток» на своем домашнем принтере. Тем не менее, после ее получения мой адвокат связался со следователем  Газизовым, чей телефон значился в «повестке». Адвокат сообщил ему, что я готова дать показания в качестве свидетеля, однако попросил перенести его по месту жительства – в Рязань (это предусмотрено ст. 187 УПК РФ), так как я не имею возможности в рабочий день (и за свой счет) отправится на допрос в другой регион. Следователь же мог либо приехать сам, либо дать поручение о допросе своим рязанским коллегам. 

 

Итак, после единичного вручения повестки (и заблаговременного предупреждения следователя Газизова об уважительной причине моей неявки), во время моего рабочего дня уже трое мужчин пытаются «доставить» меня в Москву. Муж звонит адвокату, а трое полицейских вызывают наряд, так как я «оказываю сопротивление». Вскоре приезжают и адвокат, и наряд. Адвокат указывает оперативникам на ошибки в документе, который называют поручением о приводе. Документ датирован еще 29 августа, а привод должен осуществить некий Кирсанов – которого, разумеется, среди присутствующих нет. Моя фамилия написана с ошибкой, а статус свидетеля снова не прописан. Я прошу дать мне номер телефона следователя Газизова, с которым оперативник по фамилии Судьин, по его же словам, только что общался по мобильному. Но Судьин сначала заявляет, что у него «не сохранился номер», а через пару минут, что у него его и не было. Наряд – рязанские полицейские, прохаживающиеся по двору с автоматами, – не вмешивается в происходящее, но их присутствие во дворе явно пугает соседей. К этому времени я уже сообщаю по телефону о происходящем, все больше напоминающем попытку похищения, своим коллегам-журналистам и в московский офис международной правозащитной организации Amnesty International, сотрудником которой являюсь. Журналисты звонят мне, мужу, пытаются дозвониться и следователю Газизову, номер которого уже найден в интернете, но он то сбрасывает звонки, то просто не берет трубку. Однако оперативник Судьин продолжает раз в десять минут звонить кому-то за консультациями – полагаю, как раз ему. 

 

К месту конфликта постепенно приезжали мои друзья. Когда ситуация накалилась настолько, что господа полицейские начали чуть ли не оскорблять моего адвоката, мне стало плохо. Вызывали скорую. До ее приезда продолжались попытки увезти меня. Нас то начинали пугать, то сочувствовать – мол, мы всего лишь исполнители и все понимаем, но вы же люди адекватные. Выясняется, что даже если бы им удалось доставить меня на допрос, то обратно в Рязань из Москвы меня никто не повезет, а как мне следует добираться до дома, простых исполнителей уже не волнует. Наконец, приезжает скорая. Сообщаю врачам о своей болячке, подтвержденной при осмотре в клинике ровно три дня назад, и после короткого осмотра меня везут в восьмую больницу. Там немедленно отправляют на УЗИ; трое оперативников стоят у дверей кабинета, все еще надеясь доставить меня в Москву. Это заботит их так сильно, что ни один из них не удосуживается надеть бахилы, нарушая внутренний распорядок учреждения. После УЗИ и осмотра подтверждается подозрение на внутреннее кровоизлияние, меня госпитализируют. Оперативник Судьин внимательно изучает документ с моим диагнозом – просто сведений о необходимости срочной госпитализации ему недостаточно. Затем они уезжают, а я на неделю остаюсь в больнице. Позже я узнала, что на следующий день администрации больницы пришли запросы обо мне из МВД и даже из ФСБ.  

 

Ну и о хорошем: благодаря назначенному лечению и прекрасным врачам, которых мне хочется поблагодарить, удалось избежать операции и осложнений. Огромное спасибо всему персоналу больницы № 8! 

 

Меня выписали 21 сентября. Самый частый вопрос, на который теперь приходится отвечать – о самочувствии. Оно, конечно, улучшилось. Полный курс лечения займет около полугода. В течение ближайших недель противопоказаны физические нагрузки и стрессы. 

 

Непонятным остается следующее. Что нужно полицейским: свидетельские показания или запугивание? Когда меня, человека, готового отвечать на вопросы и не пытающегося скрываться, пытаются такими методами допросить, ответ не кажется очевидным. И еще одна немаловажная деталь. Оперативники из Москвы во время разговоров демонстрировали поразительную осведомленность о политической деятельности моего мужа – Сергея Ежова.