Личные впечатления журналиста «Новой» от посещения ОКБ



Я привыкла гордиться людьми с приставкой «врач», «доктор». Я и сейчас горжусь. Это те, кто спасает жизни, те, кто возвращает назад, домой, к родным и близким. И к врачам реанимации эти слова относятся как ни к кому другому. Они действительно совершают чудеса. Но у меня после недавнего посещения Рязанской ОКБ (областной клинической больницы) сложилось впечатление, что чем лучше интерьер отделения, тем жестче и грубее становятся его сотрудники.

Мою маму утром привезли в ОКБ в Канищево в состоянии комы. И тут я оценила все прелести такого процесса, как пересменка. На этаж реанимации из приемного покоя ее подняли быстро. После чего двери отделения анестезиологии и реанимации № 1 закрылись, и меня попросили подождать на диванчике в коридоре. Я ждала с половины восьмого до половины одиннадцатого. Медперсонал мимо меня пробегал постоянно. Пару раз, еще в начале ожидания, мне задали стандартные уточняющие вопросы – про хронические заболевания, про инвалидность, про диабет. И все. Тишина. Ко мне никто не подходит, я ничего не знаю, кроме того, что там, в соседнем коридоре, находится моя мать. Ни номера палаты, ни предварительных диагнозов и прогнозов, ни списка необходимых медикаментов. Ничего. Наверное, я сидела бы еще дольше, но выяснить всю эту элементарную информацию мне удалось благодаря сидящим в том же коридоре охранникам: видимо, в силу большей заметности, они смогли позвать врача. Который просто не знал, что в коридоре сидит человек, ждущий информацию. Забыли сказать, когда сдавали смену. Надо отдать должное, врач грамотно и спокойно объяснил ситуацию, написал список необходимого и даже взял номер моего телефона для сообщения кардинальных изменений в здоровье пациента, что, как выяснилось, в ОКБ вообще-то не практикуется. Информацию принято получать лично. То есть, вылавливая врача.

Вечером я снова приехала в ОКБ. После 19:00 найти доктора еще сложнее, чем утром. Абсолютно пустой коридор перед дверью реанимации. Отсутствие звонка вызова дежурной сестры. Только панель домофона без инструкции по использованию c не горящим огоньком. И надпись «Посторонним вход запрещен». Стоит открыть дверь, как раздается:

– Входить нельзя, закройте!
– Мне нужна информация.
– Выйдите!
– Но…
– Сейчас выйду!

Медсестра вышла. Но на все вопросы может ответить только доктор. Где доктор, она не знает. Еще через пару минут выходит врач. Только другой палаты (коих в отделении три), а наш доктор на вызове. Нужно ждать, а когда вернется – неизвестно. Нужного врача в результате чуть не упустили. И опять – «пойманный» специалист спокойно и вежливо, очень подробно рассказывает. Например, что пациент пришел в себя днем, дышит самостоятельно и даже говорит. За что врачам этого отделения – огромное спасибо. Вот только звонка с этой радостной новостью не было. И, если бы я не приехала в половине восьмого вечера в больницу, мы бы так до утра и не знали, что все будет хорошо. Наверное, это очень сложно – набрать 11 цифр и порадовать людей. Я даже молчу, что звонок родственникам – это нормальная практика в любой реанимации. Я это знаю, потому что моя мама уже не в первый раз оказалась в коме. Только тогда она лежала не в современном отделении ОКБ, а в больнице скорой медицинской помощи, где ободранный линолеум, зеленые стены и двери, обитые дерматином. Но даже оттуда, из той реанимации, где пациенты отделены друг от друга только ширмами, мне позвонили по оставленному телефону и сообщили, что все в порядке. Потому что самое страшное  –  это сидеть и не знать.

На следующий день маму перевели из реанимации на этаж. Опять  –  без звонка. Без вещей, без одежды. И не в палату, потому что мест нет. О том, как сложно найти в областной клинической больнице родственника, знают, наверное, все, кто пытался это сделать. В реанимации, из которой перевели, могут сказать только одно – перевели куда-то на шестой этаж. Чтобы узнать, в какой блок, нужно спускаться в приемный покой и спрашивать там. А это означает диалог с весьма своеобразными женщинами. Одна ищет в компьютере, другая – листает журнал регистрации. Я сама работала секретарем и знаю, как сложно порой удерживать в памяти запрашиваемые сведения, особенно если названная фамилия сложная или, наоборот, слишком простая, обычная. Поэтому к их скорости у меня претензий нет: не существует в используемой программке функции поиска – ну и не надо. Но был момент, вызвавший у меня удивление, замешанное на злости.

– В какой вы говорите реанимации?
– В первой.
– В дальней или в ближней?
– В той, на которой написано «номер один».

Через несколько минут поисков: «Вот, нашла. Но это в дальней! А вы говорили про ближнюю!»

– Я говорила – в первой.
– Так вот она – дальняя!

Какая реанимация считается дальней, а какая ближней – это внутренняя терминология, профессиональный сленг, но я, клиент больницы, никак не могу его знать. Я могу сказать только то, что написано на входе в отделение.

К счастью, на этом проблемы общения с медперсоналом закончились. На шестом этаже и медсестры, и врачи находились легко и просто, без многочасового ожидания, без «Подождите», без «Не моя палата», к которым я уже успела привыкнуть в ОКБ. Наверное, потому что на шестом этаже еще не сделали ремонт и там по-прежнему зеленые стены и обшарпанный линолеум в коридоре…