Ольга Качанова горстями собирала лауреатства на различных фестивалях еще в начале и середине 1980-х. Молодой бард последовательно выиграла конкурсы авторской песни в Алма-Ате, Минске, Душанбе, Казани, Саратове. Вишенки на торте – победа на Грушинском фестивале в 1986 году и Гран-при всесоюзного конкурса «Товарищ Гитара» годом позже. В 1990-м вышли первый сборник стихов и пластинка на «Мелодии».

После распада СССР Ольга осталась жить в Алма-Ате, но это не мешало ей регулярно появляться в жюри различных фестивалей, в том числе того же легендарного Грушинского. Часто выступала как ведущая радиопередач, посвященных авторской песне.

И вот – приятная неожиданность. Несколько месяцев назад Ольга с мужем, композитором и гитаристом Вадимом Козловым, надолго оказались в России, а местом временного проживания выбрали Рязань. Недавно они поучаствовали в местном камерном фестивале «День поэзии», где мы и пересеклись. Трудно было упустить случай поговорить с таким собеседником.

Ольга Качанова и Вадим Козлов. Фото: Николай Постников

– Ольга, вы, пожалуй, самый известный, но далеко не первый бард, решивший вдруг надолго переместиться в Рязань. Как вышло, что оказались в нашем городе? С кем-то из местных бардов, поэтов и прочих сочинителей успели за эти месяцы познакомиться? Уже составили для себя «поэтическую карту Рязани»?

– Мы еще не знаем, надолго ли в Рязани. У нас затяжной творческий отпуск. Кто-то едет из России в Казахстан, а мы из Казахстана в Россию. Здесь намечено много концертов на ближайшие полгода. В Москве в июне будет три выступления. Одно – в Храме Христа Спасителя на вечере памяти Юрия Визбора. А в Рязани еще не выступали с сольным концертом и поющих друзей здесь пока не завели. Про «поэтическую карту Рязани» пока тоже ничего не могу сказать. Вспоминается только Константиново. На «литературной карте» города – Солотча, связанная с именем Паустовского. Это мой любимый с юности писатель. В Алма-Ате каждый день проходила мимо дома, где Константин Георгиевич жил во время войны. Поклонники Паустовского из Европы приезжают целыми делегациями, чтобы положить цветы под окна этого дома. Но там нет даже памятной таблички с его именем. Увы. У Константина Паустовского я нашла рассказ, сюжет которого перекликается с нашей песней. Это трагическая история любви Иосифа и Христи, иудея и христианки, которая произошла в Чернобыле. В студенческие годы Константин Паустовский был проездом в этом местечке и услышал такую историю. Русская девушка, дочь лесника Христя, влюбилась в еврея Иосифа, и они стали жить вместе невенчанными. Юноша собирался покреститься, но священник ему отказал, а раввин проклял до десятого колена. А потом и околоточный арестовал Иосифа. Христя не пережила горя, плакала сутками и однажды не проснулась. После этого Иосиф потерял рассудок. Вот такой первый, ненапечатанный, рассказ Паустовского. В нашей песне «Мы ходили слушать “Битлз”» сюжет не настолько трагичен, но похож – события начала века повторились в наше время. В сердцевине песенного сюжета любовь иудея и христианки. Я чувствую отклик на эту песню у многих людей во всех странах, где мы выступали. Конфессии разные, а Бог – един.

– Я помню вашу еще советских времен пластинку фирмы «Мелодия», но я тогда больше слушал рок, а барды отошли для меня на второй-третий план и за вашим творчеством, признаться, дальше особенно не следил. Сколько на сегодня у вас уже вышло альбомов?

– Мы записали на «Мелодии» две пластинки, но вторая не успела выйти, фирма развалилась. Тридцать лет считали эту запись утерянной, но потом она нашлась, и мы выпустили диск песен «В стране счастливых дураков». Это шестой по счету альбом, и новых песен наберется еще на один.

– Большой кусок вашей жизни связан с Грушинским фестивалем и сейчас, насколько я знаю, по-прежнему являетесь членом жюри этого масштабного бардовского форума. Поделитесь опытом?

– Мой опыт «жюрения» на песенных фестивалях исчисляется десятками лет. Песен переслушала тысячи. Самые масштабные фестивали: «Петербургский Аккорд», международный фестиваль в Астане и, конечно, Грушинский – там я работала в жюри с 2007 по 2020 год. Конкурсанты, которым ставила высшие баллы, теперь и сами активно выступают. Москвичи Лидия Чебоксарова и Павел Пиковский, Вадим Зубов и Павел Сыч из Санкт-Петербурга… Уверена, что работа члена жюри опосредованно отражается на судьбе автора-исполнителя.

Вот уже десять лет без перерывов вхожу в жюри Международного Грушинского интернет-конкурса, а в этом году – Всероссийского детского конкурса «Зеленая карета». И сейчас прослушиваю песни финала, читаю тексты, советуюсь с Вадимом. Заметила, что поубавилось «международности», среди участников мало людей из других стран. Жаль, но значит, надо рассчитывать на внутренние ресурсы, воспитывать новые поколения российских авторов. Хотя бы с помощью непредвзятого, честного «жюрения».

– Не раз сталкивался с тем, что почти в любой области человеческой деятельности ситуация изнутри выглядит иначе, чем снаружи. Когда впервые попали в жюри бардовского конкурса, случались неожиданные открытия, связанные именно с тем, что точка зрения на происходящее резко меняется «по другую сторону баррикад»?

– Баррикад между конкурсантами и жюри нет. Люди идут в конкурс, когда доверяют судьям. И надо это доверие оправдывать. Думаешь не только о песне, но и о человеке, о том, что стоит за песней, о мотивациях автора. Видно многое, когда сидишь в жюри. Вот такое открытие. Мотивированные изнутри люди способны на большие результаты, на поиски и эксперименты, на долгое служение. Конкурсанты с внешними мотивациями болезненно воспринимают неудачи, очень гордятся лауреатскими званиями, вывешивают дипломы где-нибудь на видном месте. А у меня не сохранилось ни одной медальки, ни одного диплома. Только крышка от фарфорового чайника, врученного Юрием Визбором в 1980 году в Минске как лауреату фестиваля. Потом гости этот приз расколотили, но крышечку храню как артефакт.

– Окуджава как-то сказал, что авторская песня – это поющиеся стихи. У меня такое мнение вызывает улыбку: во-многих случаях текст песни и пишется, и существует по другим законам, нежели «чистые» стихи, хотя для Окуджавы, не особо хорошо владеющего инструментом, все могло быть и так. Я интересовался мнением на этот счет бардов-классиков, с которыми сводила судьба, и Юлий Ким, скорее, разделял мою точку зрения, а вот не играющий на гитаре Александр Городницкий, конечно, был согласен с Окуджавой. Любопытно, что вы думаете на этот счет, имея многолетний опыт работы с хорошим композитором: я ведь не ошибаюсь, предполагая, что Вадим Козлов пишет мелодии на уже готовые стихи?

– Что касается определения авторской песни – до сих пор нет единого понимания. Песня как жанр появилась еще в дописьменный период, из нее вылупились и музыка, и поэзия, и даже танец. Первоначально автор не считался поэтом в чистом виде. Свой кусок мамонтятины он зарабатывал как шоумен: распевал и приплясывал, развлекал и предсказывал, взывал к небу и рассказывал занимательные истории… Лишить песню сопутствующих энергий – это отнять у нее изначальную силу, заложенную в сердцевину жанра. У родоначальников русской авторской песни были красивые или выразительные тембры голоса. У того же Окуджавы. В противном случае, кто бы стал слушать стихи, пропетые безголосым поэтом? И про харизму тоже забывать не надо, и про музыкальность. Но никакая музыка не поможет бездарному тексту. Необязательно он должен быть читабельным. Главное, чтобы он был полетным, звукописным, выразительным по фонетике, акцентам, чтобы его было легко пропевать. Длина фраз должна гармонично укладываться в размер, соединяться с мелодией. Тонкостей много. Но это теория.

– А что на практике?

– А в жизни случалось и такое. В восьмидесятые в Алма-Ате я пришла на конкурс молодых поэтов. Как зритель, послушать. Молодые поэты читали стихи, зрелые поэты в жюри оценивали. Так захотелось выступить… Прочла песни как стихи. Без намека на то, что у них есть музыка. И получила гран-при, как еще один, чисто книжный, поэт. Какой вывод? Песни без музыки часто воспринимаются как стихи. Поэтому я на стороне Окуджавы и Городницкого. Но с оговорками. Для меня авторская песня – это стихи, написанные для музыки и для пения.

Как у нас происходит сочинительный процесс? Вадим пишет музыку, когда я только задумываю стихотворение. Часто бывает так: показываю ему первый куплет, он слышит длину строки и ритм и впадает в состояние потока. И потом уже его музыка меня вдохновляет на то, чтобы доделать песню. Иногда нужно добавить припевы в другом размере или изменить композицию песни. Тут мы действуем сообща, проговариваем, что нужно сделать, и каждый уединяется для своей работы. Потом уже на репетициях происходит доработка деталей.

– Зачастую предпочтения слушателей и «внутренний хит-парад» самого автора сильно не совпадают: Шевчук мне как-то рассказывал, что приходится заставлять себя перед концертом «заново полюбить» (это я его цитирую) свои хиты вроде «Последней осени», пропетые со сцены тысячи раз. У вас с этим как? Сами диктуете программу или бывают случаи, когда идете на поводу у публики?

– Нет такого количества песен, которые бы знала широкая публика. Поэтому нет и влияния с ее стороны. Если, например, ведущий концерта просит прямо во время выступления исполнить то, что соответствует его сценарию, а мы с Вадимом не успеваем обсудить, я не иду на поводу. Пою то, что наметила, чаще новую песню, которую просто обязана показать людям.

– К теме «внутреннего хит-парада»… Допустим, любимые публикой «Утренние женщины», «Стрелочник» или другие «завлекательно-мелодичные» композиции вами так же любимы? Есть ли песни, что кажутся удачными, но при этом удивляют невостребованностью?

– Никогда не было такого, чтобы я пела со сцены то, что мне не нравится или надоело. Песен много, наберется на несколько программ. И, если песня не востребована, значит, не так исполняем. Из каждой можно сделать маленький спектакль. Необязательно она будет «завлекательно-мелодичной», но ведь и жизнь сама состоит из событий разных жанров.

– Вашему союзу с Вадимом Козловым больше 35 лет. За такое время люди часто начинают понимать друг друга с полуслова, но есть риск, что взаимопроникновение станет растворением. Как считаете, вы смогли за эти долгие годы сохранить творческую самостоятельность?

– Об этом я не думаю… Почему бы не раствориться, если в осадок из общего раствора выпадут песни? А дожить вместе до понимания – это дано не каждому. В нашем случае оно важно еще и на концерте, когда Вадиму приходится «подхватывать» мои импровизации. А какая на совместных выступлениях может быть независимость? Вот в моменты, когда каждый из нас сочиняет, творческая самостоятельность на первом месте.

– Обычно выходите на сцену вдвоем с Вадимом, но мне в сети попадались видео, где выступаете с большим составом. А почему это случается так редко? Мне кажется, мелодичность ваших песен в таком варианте только подчеркивается. И нет ли желания в Рязани попробовать собрать коллектив?

– Мы выступали и с джазовым трио, и со струнным квартетом, и в сопровождении камерного оркестра. Однако самый интересный опыт для меня – пение под орган. В трех органных залах посчастливилось исполнить песни в таком звучании: голос, гитара или лютня и орган. В Алма-Ате, Самаре и Кирове нашлись смелые люди, органисты и организаторы, которые не побоялись такого необычного исполнения авторских песен. Что касается Рязани, здесь пока нет знакомых музыкантов. И музыканты нас не слышали на концертах. Надо ведь, чтобы интерес был взаимным.

– Мы с вами познакомились на рязанском вечере «День поэзии», где в том числе звучали стихи недавно ушедшего из жизни Сергея Свиридова. Отличный поэт, но его дебютная книга вышла после смерти: случай, по-моему, вопиющий. Сталкивались ли с подобным? Как часто на вашей памяти талантливые поэты вдруг оказывались не слишком известны при жизни? Может, о ком-то из них вам хочется рассказать?

– Случай с книгой Сергея Свиридова, конечно, вопиющий, но не единственный. Леонид Павлович Семаков, автор замечательных песен, поющий поэт, так и не увидел своей пластинки. Она вышла в день его похорон. О Леониде Павловиче хочется рассказать отдельно. Актер по первой профессии, он служил в Театре на Таганке, потом после тяжелой болезни, изменившей его внешность, уехал на север. Там работал таксистом, рыбаком, геологом. Вернулся в Москву, стал сочинять песни, выступать, писать сценарии. Мы познакомились на фестивале в Красноярске, где посчастливилось жить в одном доме неделю, общаться и петь друг другу. Тогда только готовилась первая пластинка Семакова, и он показывал нам фото для обложки. Черно-белый снимок был неудачно обрезан со всех сторон и выглядел мрачно. «Здесь я как в гробу», – прокомментировал Леонид Павлович. А 8 августа 1988 года его не стало. Через два дня вышла пластинка. Спасибо людям, которые поют песни Леонида Семакова, такие непростые для исполнения, такие глубокие, такие страстные. А еще Леонид Павлович был философом и мастером каламбуров. Процитирую.

Каламбур – фонарь в словесном мраке,

Было прежде, будет и потом,

Можно быть с котомкой и во фраке,

Можно быть без фрака и скотом.

Жизнь кипит, пугаясь и пугая,

Усмиряя мнение свое,

Можно быть бесстрашным попугаем,

Можно быть пугливым соловьем.

– У нас есть традиция в конце интервью печатать текст песни или стихотворение, которое сам автор считает подходящим случаю или своей «визитной карточкой».

– Давайте напечатаем то, что я хочу сказать каждому читателю и каждому зрителю на наших концертах: «Держись!» Так называется наша с Вадимом новая песня. Александр Розенбаум, с которым я поделилась этим стихотворением, сочинил свой вариант мелодии. Получилось мощно, в его стиле. Но мы будем исполнять по-своему.

Пока еще светило не остыло,

Держись! За то, что будет, то, что было.

Держись! За кромку пропасти, за край.

Вцепись, крепись, но музыку – играй...

За край земли, что оказалась плоской,

Держись за воздух – крыльями из воска,

Держись! За блестки света в небесах,

За доски на строительных лесах.

Как оказался там, не знаешь сам?

Хотел построить дом, а вышел – храм.

Пока еще светило не остыло,

Держись за эти своды и стропила.

Того, кто строит храм, всегда спасут, –

Подхватят, втащат, крылья принесут.

Держись!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Раздвоение амбициозного актера

Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас