16 мая на Троекуровском кладбище в Москве похоронили Эдуарда Сагалаева – основоположника нового российского ТВ, учителя и наставника многих нынешних тележурналистов и телеруководителей.

Церемония прощания с Эдуардом Сагалаевым на Троекуровском кладбище. Фото: Александр Казаков / Коммерсантъ

На прощание с ним пришли, кажется, все – все, кто был рядом с Сагалаевым на разных этапах его большого жизненного пути. Раньше бы сказали – «все телевизионное сообщество». Но нет больше никакого сообщества, поэтому бывшие соратники и даже друзья, оказавшиеся по разные стороны баррикад, старались не встретиться друг с другом взглядом и всячески избегали возможности оказаться лицом к лицу.

В телесюжетах, посвященных памяти Сагалаева, рисовали светлый образ отца-основателя сегодняшнего ТВ и давали слово только своим – «первым ученикам», достигшим степеней известных.

«Умер Эдуард Михайлович Сагалаев, мой учитель. Это Сагалаев привел меня в «Останкино», – печалился ведущий «Вестей недели» Дмитрий Киселев. – Эдуард Михайлович обогатил отечественный телеэкран теплыми человеческими нотками и благословил на поиск новых смыслов в эпоху больших перемен».

«Учитель у меня ушел. Учитель!» – скорбела одна из начальниц информационной службы НТВ Татьяна Миткова.

«Эдуард Михайлович был человеком, который трансформировал советские новости в российские, которые, на мой взгляд, являются лучшими в мире», – возглашал гендиректор Первого канала Константин Эрнст.

Корреспондент за кадром упомянул о главном даре Сагалаева – умении находить таланты и давать им дорогу, проиллюстрировав свое утверждение фрагментом из его интервью: «Я даже как-то в шутку сказал, что, если я когда-нибудь уйду на пенсию и мне будет не хватать денег на жизнь, я сяду в подземном переходе «Останкино» и повешу на грудь табличку «Создаю возможности».

Ну и вывод из всего сказанного: «Он сделал телевидение таким, какое оно сегодня». Почему-то всем им важно было проговорить именно этот тезис: «Мы – птенцы гнезда Сагалаева и, соответственно, достойные продолжатели его славного дела».

Два года назад Эдуард Сагалаев написал книжку под названием «Когда журналисты были свободны». Это название можно трактовать по-разному – в зависимости от интонации, с которой его произносить. Если с утвердительной или нейтральной – получается, что был-таки период журналистской свободы, но эта свобода в прошлом. Если с вопросительной или даже такой вот безысходной – «ну когда журналисты были свободны?» – то, выходит, что и никогда. Свобода – иллюзия, и в любые времена свободное слово – скорее исключение из правил, против которых нет приема, а значит, не стоит и сокрушаться о каком-то якобы потерянном рае.

Нет, не значит.

Сагалаев хотя бы попробовал, потому и сокрушался, когда дело его жизни оказалось разгромлено и предано теми, кто сегодня клянется у гроба Учителя быть верными его принципам и заветам.

В своей книжке он вспоминает первый рабочий день в качестве главного редактора программы «Время» – той еще, главной идеологической «скрепы» с ее обязательными протокольными сюжетами, или, как шутили тогда: «Всё о Политбюро и немного о погоде». В верстке выпуска, которую ему принесли на подпись, первым сюжетом значилось «Проводы Лигачева Никоновым в Воронеж»: «Один член Политбюро провожал другого члена Политбюро – не на войну в Афганистан, не на программное выступление в ООН – в Воронеж! В обычную рабочую поездку – заводы дымят, поля колосятся… Протокол требовал, чтобы этот сюжет стоял в верстке выпуска первым. Потом шел второй, третий – и так до четырнадцатого…» А шестнадцатым значился материал о премьере в Большом театре. Только что назначенный главред взял да и поставил его первым. Подчиненные пришли в ужас: «Эдуард Михайлович, а вы с кем-то это согласовали?» «А зачем? – искренне удивился он. – Мы что, каждый сюжет носим на визу в Политбюро?»

XXV Благотворительный Бал российских журналистов. Фото: Юрий Мартьянов / Коммерсантъ

И ничего ему за это не было – ни выволочки, ни выговора, ни тем более увольнения. Просто никому до Сагалаева и в голову не приходило, что можно делать программу «Время» иначе, отталкиваясь не от набившего оскомину никчемного официоза, а от реальных событий, действительно значимых в жизни страны.

Эрнст, говоривший в поминальной речи о «лучших в мире новостях» как о творческом наследии Сагалаева, быстро вернулся к досагалаевской практике. Только теперь в программе «Время» вместо Политбюро в первых сюжетах Путин. Так положено. И вообще: «Путин – единственная хорошая новость, которая радует зрителей и приносит рейтинги каналам», – утверждал когда-то министр печати Михаил Лесин, оправдывая безразмерные сюжеты об условных «проводах Путина в Воронеж».

И еще. Именно Эдуард Сагалаев в 2004 году на общем собрании членов Академии российского ТВ неожиданно для всех заявил: «Академия не может не отреагировать на такие тревожные и опасные процессы, происходящие на ТВ, как закрытие ряда общественно-политических программ и сужение дискуссионной площадки». И предложил написать письмо от имени АРТ против цензуры, которая стремительно набирала ход и угрожала в скором времени уничтожить все завоевания недолгой, но яркой свободы ТВ.

Я помню, как недовольно загудело почтенное академическое собрание. Как роптали те же, кто сейчас объявляют себя его учениками. Как придумывал разные отговорки и причины не писать такое письмо тогдашний президент академии Владимир Познер. В конце концов он решил так: «Напишите, разошлите членам академии, и если его подпишет более половины ее состава, то оно будет зачитано на церемонии ТЭФИ».

Владимир Познер и Эдуард Сагалаев. Фото: Сергей Бобылев / Коммерсантъ

В помощь Сагалаеву отрядили меня (единственного на тот момент телекритика, принятого в АРТ). Написали. Разослали. Из 130 академиков его подписали 28. «Академия – не место для политических деклараций», – говорили одни. «Нам не нравится текст», – оправдывались другие.

Но снова именно Сагалаев хотя бы попробовал обозначить свой протест против того, во что постепенно превращали его любимое детище по велению новой власти его же любимые ученики.

Он был искренним, честным, добрым и мудрым человеком. Ценил дружбу. Открыто никого не осуждал. А в своей книге рассказал о собственной теории опавших листьев: «У каждого из нас есть дерево жизни. И у каждого на этом дереве вырастают листья, с которыми это дерево живет. И с каждым листочком дерево связано. Порой – кровно связано. Но потом листочек, который буквально вчера казался близким, родным, бесконечно «своим», вдруг опадает. Грустить о нем? Какой смысл? Листочек больше никогда не вернется к дереву… Поблагодарить и отпустить. Я ни на кого не держу зла. Просто иду дальше…»

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Облайканный судьбой

Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас