История семьи Гермони – поволжских немцев, которых выслали в Сибирь и еще долго считали нацистами 

– В простонародье говорили так: Сталин боялся, что мы обрадуемся Гитлеру и перейдем на его сторону, вот он нас всех и выслал в 1941 году. А зачем нам был Гитлер, если мы со времен Екатерины II жили в России, мы были русскими! Помню, как пошла в школу. «Фашисты пришли!» – так нас там встречали, – вспоминает 81-летняя Ирма Александровна. Под этим именем ее никто не знает, бабушка представляется на русский манер. Женщина опасается, что из-за разрыва отношений с Германией определение «фашистка» в отношении обрусевших немцев снова вернется из далекого прошлого, поэтому фотографироваться она наотрез отказывается.

«Съешь меня, потому что больше нечего»

Ирма Гермони родилась в 1940 году в селе Кауц Франкского района АССР (Автономная советская социалистическая республика) Немцев Поволжья, а уже через полгода ехала в товарном вагоне на спецпоселение в Омскую область. На черно-белых фотографиях из ее альбома женщины в платочках, мужчины с усами на фоне деревянных штакетников – типичная деревня среднерусской полосы. Немцы поселились здесь в 18 веке, после манифеста Екатерины II «О позволении иностранцам селиться в России и свободном возвращении русских людей, бежавших за границу». После Октябрьской революции выходцы из Германии получили свою автономию. Они жили по законам Российской империи, потом СССР, однако в начале Великой Отечественной войны все равно оказались под подозрением в пособничестве. Отца Ирмы, Александра Георговича Гермони принудительно отправили в трудовой лагерь Богословлаг в Свердловской области, Лидию Филипповну с пятью детьми, двое из которых были племянницами, в сибирскую деревушку. Обоснование для всех было общим: «по политическим мотивам».

Александр и Лидия Гермони накануне высылки из села Кауц. Из семейного архива дочери

– Я не помню названия, маленькая какая-то деревня была. Вместе с еще двумя такими же семьями [поволжских немцев] нас поселили в одном доме. Маму забрали работать на лесоповал, но есть все равно было нечего. Мы постоянно были голодными. Помню, как приставала к маме: «Мама, кушать хочется, кушать». Мама отвечала: «Essen Sie mich» – «ну, съешьте меня», ведь больше нечего, – рассказывает собеседница. – Мама плохо говорила по-русски. Я раньше тоже прилично знала немецкий, потом все забыла. Не с кем было разговаривать, да и опасно.

Однажды в жизни Ирмы случилось чудо: она попробовала хлеб и сахар. Соседи из местных, которые считались богатыми, угостили Гермони «яствами» со свадебного стола. Собеседница и сейчас рассказывает, крепко зажмурившись:

– Я вот так положила в рот маленькую ложечку сахара и глаза закрыла от удовольствия! Там еще был хлеб и какая-то еда, а я все к хлебу тянулась и даже не понимала, что это за восхитительный продукт.

«Нас ненавидели»

Большинство коренных сибиряков не приняли спецпоселенцев, боялись их, называли фашистами. Когда Ирма вместе с другими сосланными немецкими детьми пошла в школу, ее встретили словами: «Фашисты учиться пришли!». Педагоги травлю не пресекали, но сами старались держаться с детьми спецпереселенцев ровно. Первая учительница иногда брала маленькую Ирму домой, чтобы она посидела с маленьким ребенком. Сейчас Ирма Александровна удивляется этому обстоятельству, потому что муж учительницы был «большим военным в шинели и при чинах». Как она не побоялась приглашать в дом ссыльную немку?

– Сказать, что жилось тяжело, – это ничего не сказать. Нас ненавидели. Годы спустя выяснилось, что папа писал письма из трудлагеря, а еще сушил для нас свои пайки хлеба и высылал сухари, но нам ничего не отдавал председатель совхоза. Почему? Да просто так, потому что у него была власть, а у нас не было никаких прав, – рассуждает пожилая женщина.

Александр Гермони на «вольной» работе

В 1948 году отцу разрешили воссоединиться с семьей, и мама чудом получила письмо с этой новостью. Гермони уехали в трудовой лагерь в Краснотурьинске, который закрылся в 1949 году. Однако спецпереселенцы еще долго работали там и были обязаны отмечаться в комендатуре. Выехать за пределы населенного пункта не имели права. Брата Ирмы из-за происхождения не взяли служить в армию, ведь он немец, вдруг совершит диверсию. Однажды он все же выехал и даже поступил в институт, в комиссии задним числом удивились: «Ты как покинул место жительства?». В итоге в институт его не зачислили. Брат окончил другой вуз, но позже.

Родители умерли рано: папа в 60, мама в 61 год. Оба от онкологии. 

Мемориал погибшим трудармецам немецкой национальности в Краснотурьинске. Фото: istoki-tur.ru 

Сварщица листает альбом

Ирма Александровна давно стала рязанкой, она живет в центре города в небольшой однушке. Ее кухню от порога до окна можно пересечь в пять шагов, от плиты до стола – в три. Окна выходят в старый зеленый двор. Хозяйка – худенькая подвижная женщина, у которой на разговоры времени мало: забирает правнука из детского сада, сидит с ним, когда тот болеет. После полудня забегает работающий неподалеку сын – надо приготовить обед. На пенсию она вышла рано, в 50 лет, потому что работала сварщицей. Может быть, могла бы пойти учиться в институт, приобрести более «женскую» профессию, но не хотелось лишний раз объяснять свое происхождение.

– Удивлены? Да нас, сварщиц, много было. После послаблений папа стал работать на строительстве ТЭЦ в «Центроэнергомонтаже», а я с ним. Работали в Подмосковье, в Курске. В 1961 году попали сюда – строили Ново-Рязанскую и Дягилевскую ТЭЦ, здесь я вышла замуж и осталась. Сначала жили в частном доме, который пошел под снос, потом временно в другом месте, потом дали квартиру в центре. Маленькая, но удобная и своя, – говорит Ирма Александровна и как-то светло улыбается.

Она достает альбом, в котором в отдельном пакете хранятся фотографии из той, «немецкой» жизни. На многих просто незнакомые люди, о которых мама говорила, да Ирма Александровна уже забыла. На одной виден кусочек села Кауц с березами и обычным штакетником, на другом мама с папой – молодые, серьезные. Фото сделано за несколько месяцев до высылки. На следующем – папа среди десятков рабочих, на обратной стороне надпись: «Лучшему производственнику. На память о работе на Краснотурьинском монтажном участке треста „Центрэнергомонтаж“». Оно сделано шестнадцать лет спустя, в 1957-м. Снимков мало, но каждый для Ирмы Александровны очень ценен.

Нет такой национальности

Живет она одна. С мужем разошлись, но остались двое детей, трое внуков и теперь уже четверо правнуков. Сын как-то поделился историей своей семьи с другом, и тот рассказал о существовании Рязанского российско-немецкого общества «Начало». Так Ирма Александровна попала в компанию соотечественников. Много лет она общалась с такими же вынужденными переселенцами, могла говорить с ними открыто, не опасаясь косых взглядов. В последние два года из-за ковидных ограничений общество перестало проводить праздники и встречи. Ирма Александровна подозревает, что из-за обострения отношений практически со всеми зарубежными странами общество прекратит свое существование. Сейчас без страха быть непонятой она может общаться только со своей соседкой, которая в детстве также была выслана из немецкой автономии. Тогда ее звали Эрной, после женщина сменила имя на русское.

– Поверьте, мало кто понимает, что это за поволжские немцы. В 1980-х годах пришла устраиваться во ВНИИМС [Всероссийский научно-исследовательский институт механизации агрохимического и материально-технического обеспечения сельского хозяйства] в поселке Южном, в «кадрах» сидел отставной военный. Он посмотрел паспорт, в котором стояла национальность, и удивился: «Вы немка? А почему вы уехали из Германии, там же так хорошо люди живут!», – вспоминает собеседница. – Объясняю, что я из поволжских немцев, я в СССР родилась. Он: «Как это?». Вот такие у нас дремучие люди. Если военный не знал, что была такая национальность, то что говорить о других. Другие считали, что русские немцы – это дети военнопленных. Сестра в советские времена устраивалась на работу в аэропорт, так на нее посмотреть чуть ли не все сотрудники сбежались с одним вопросом: «Откуда у нас здесь немцы появились?».

В 1990-е сестра уехала в Германию, жила на пособие, умерла в Хемнице. Ирма Александровна была однажды в гостях, тоже подумывала переехать. Стала собирать документы, но ничего не вышло из-за формальных препятствий: ее дети уже значились русскими, а для репатриации все члены семьи должны быть немцами по паспорту. В ту единственную поездку она поразилась красотой и чистотой улиц, сочетанием современных и старинных зданий, уровнем жизни. Больше всего поразила уборщица возле старинного замка, в руках у которой был домашний веник, а не привычная метла. Сейчас говорит: «Может, и хорошо, что тогда не получилось? По телевизору передают, что там теперь и помыться нормально нельзя из-за дороговизны». Она верит далеко не всему, что говорят по телевизору, но и «лезть в интернет» тоже не хочет – больное сердце.

– Всюду теперь, говорят, нацисты. Мы тоже были «фашистами». А расстрел людей в Новочеркасске [восстание рабочих электровозостроительного завода в июне 1962 года, при разгоне которого было убито 24 человека, семерых приговорили к высшей мере наказания, 70 человек получили тяжелые огнестрельные ранения, 103 приговорены к тюремным срокам от двух до 15 лет]? Нам говорили тогда, что чуть ли не уголовники против страны Советов восстали. А оказалось, просто честные работяги хотели, чтоб их семьи не голодали, – тихо говорит Ирма Александровна, машет рукой и отворачивается к окну.

«Они не со зла, а по незнанию» 

В русско-немецком обществе Ирме Александровне рассказали о существовании в Рязани Общероссийской общественной благотворительной организации инвалидов – жертв политических репрессий. Она узнала, что в Рязани сотни репрессированных и их потомков, помимо поволжских немцев. Признается, что почувствовала себя гораздо уверенней, ведь раньше  казалось, что она одна такая, что ссылка из-за происхождения – несмываемый позор в глазах всех окружающих. Ирма Александровна старалась не пропускать ни одной встречи, особенно тех, которые проходили 30 октября.

– В День памяти жертв репрессий нас всегда собирали на Театральной площади и везли на Немецкое кладбище. Мемориал хороший, но находится далеко, и мне не очень понятно: там же похоронены немецкие солдаты, которые воевали против нас и попали в плен. При чем здесь жертвы репрессий? – говорит Ирма Александровна и пожимает плечами. – И с нами всегда кто-то из рязанского правительства был, речи говорили душевные, не по бумажке. Потом везли в столовую, где мы просто общались, давали небольшие деньги и шоколадку. Как пандемия началась – так встречи и закончились. А мы могли бы маски надеть…

Пенсионерка была и на открытии закладного камня на месте будущего памятника жертвам репрессий, что на пересечении улиц Халтурина и Старообрядческого проезда в Рязани. Смотрела на стариков с цветами, вспоминала свое детство и думала, что о них не забыли. Как реабилитировали родителей в 1996 году, как стали всюду говорить и писать правду о безвинных жертвах, так наша героиня и решила, что не забудут больше никогда, не совершит государство тех ошибок. Почти три года она ни с кем не виделась, но слышала, что памятника до сих пор нет.

– Будет ли в этом году встреча? – спрашивает Ирма Александровна. – Увидимся, или вообще теперь не до нас? Теперь ощущение, что все забыли, нет нас, и нашего прошлого не было.

Она убирает драгоценные снимки в пакетик и вдруг меняет тему.

– А знаете, у меня ведь ни на кого обиды нет. Война же началась, вот они нас, немцев, и боялись. Они не со зла, а по незнанию. 

СПРАВКА «НОВОЙ»

Кости на дне пруда

Богословский исправительно-трудовой лагерь  в Краснотурьинске – учреждение, действовавшее в структуре Главного управления исправительно-трудовых лагерей Народного комиссариата внутренних дел СССР (ГУЛАГ НКВД). Было создано в 1940 году для строительства Богословского алюминиевого завода и обслуживания Североуральских бокситовых рудников. Просуществовал до января 1949 года. В первый год туда завезли 14 258 человек, с 1941 по 1945 в лагере побывало 70 610 человек, из которых 20 711 были этническими советскими немцами из Поволжья, Ленинграда, Украины, Молдавии и Крыма. Остальную часть спецконтингента составляли раскулаченные крестьяне.

Бараки трудармейцев в Богуславлаге

В 1941 году начались подготовительные работы к строительству алюминиевого завода, на месте будущего водохранилища вырубали лес на берегу речки Турья. Заключенный Анатолий Анфалов написал потом об этих работах: «Труд был каторжный. Сотни погибших лежат на дне пруда, особенно много со стороны Заречного района. Знаете, сколько схоронено на том месте, где сейчас пляж? Это было самое начало строительства завода. Молодцы немцы, погибшим трудармейцам памятник на плотине поставили, но трудармию привезли сюда в 42-м. А мы, осужденные по 58-й статье, начали лес валить, место под пруд вычищать гораздо раньше. К их приезду нашими костями дно пруда уже усыпано было».

Александр Гермони на коллективном фото строитетелей Богославского алюминиевого завода, 1956 год

 
Надпись на обороте того же фото

По приблизительным подсчетам, из 15 тысяч немецких трудармейцев погибли каждый пятый.

До 1944 года место было поселком Турьинские рудники, 27 ноября он обрел статус города, был назван Краснотурьинском. От людей поступали предложения назвать город Поповском, по фамилии родившегося здесь изобретателя радио Александра Попова. Его брат – «хранитель улицы Щедрина» Анатолий Турбин жил и умер в Рязани в 2020 году.

В 1995 году на месте лагерной зоны был открыт мемориал в виде креста в память о погибших трудармейцах немецкой национальности.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Бой капитана Смышляева 

Потомственные «мракобесы»

Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас